Евгения Шалимова - Ее старшеклассники

Она встала и пошла на улицу, надо было срочно чем-то затыкать окна, в щели ужасно дуло. / "Вот займусь пустяками, пусть сами мучаются. Всё хвалились своей самостоятельностью, пусть проявят её при таком холоде."/

Наконец ребята вышли из дому. Хмуро и непривычно выглядела деревня. Огромная берёза, склонившись над домом, низко опустила набрякшие — точно руки после тяжёлой работы — ветви, капли дождя стучали по мокрому крылечку, обычно сияющий на солнце яркими камушками зелёный квадрат линейки теперь был окаймлен бороздой, полной мутной желтоватой воды.

Всё было плохо в этот день: печь растопить до конца не удавалось очень долго, завтрак подали поздней обычного, на зарядку вышли только мальчишки, а когда команлир крикнул свой обычное "Стройся!", зазвучали разрозненные предложения либо не ходить на работу, либо начать её позднее.

— Ну, знаете! Лопнуло моё терпение! — Лизонька, в мокрой белой косынке, замазанная сажей и с чайником в руке, выскочила из кухни.

— Что вы раскисли? Воды испугались? Бегайте побыстрее, вон как мы на кухне, некогда мёрзнуть будет! Что ехидно улыбаешься, Томочка? На моё место захотелось? Добро пожаловать! Не соскучишься! Печка тухнет постоянно, сразу похудеешь, как покланяешься ей каждый день!

— Кончай, Лиза, уже все построились! — Женя обхватил девочку крупными своими руками, погладил по голове, успокаивая, и она, сразу ощутив себя маленькой и беззащитной, уткнулась ему в плечо и расплакалась.

— Не думала, что наши такие слабые, — всхлипывала Лизонька, — я же их всех так люблю, противных…Ой, что же теперь будет?

— А ничего не будет. Обед повкусней сваришь и в "цитадели" нашей накроешь. Придём злые, мокрые, а ты будешь ангелом-утешителем. Каждому доброе слово скажешь, а некоторых- Женя печально улыбнулся — взглядом хоть приласкаешь…

Не дожидаясь ответа, он помахал рукой и огромными шагами бросился догонять уходящих ребят.

Незадолго до обеда Мила с Лизой вдруг увидели Борисика. Правая рука у него была перевязана.

— Что?!

— А, топором зацепил. Дежурить направили.

— Глубоко?

— Не, так, слегка.

— Покажи!

Когда парень развязал окровавленную тряпицу, поварихи в голос ахнули, такой глубокой была рана.

— Пустяки, заживёт. Вот есть хочу зверски.

Девочки, вздохнув, переглянулись.

— И не думай. Сами никогда раньше других не едим. Нечестно как-то.

— У, какие принципиальные, — непонятно усмехнувшись, Борисик ушёл в дом.

Переодевшись, рассказывал:

— Сегодня Игорь — как с ума сошёл. Рубит и рубит, напарница уж вся в слезах, вязать не успевает, а отдыхать стыдно. Наташка — вот девчонка! — в одном трико и кедах на босу ногу носится по поляне, ветки собирает и приплясывает! Залюбуешься!

— Ой, бригадир, влюбишься!

Борисик молчал, будто не слышал, и воцарилась пауза. Поздно уж, девочки, по уши, по уши влип бригадир, думал он. Ещё бы! Хоть роман с неё пиши! Я, конечно, ей не пара, и барану ясно. А какая девчонка! Простая, открытая…Чёрт, почему бы ей не подружиться со мной? Эх, Наташка! На кого хочешь, выучился бы! Спортом? Пожалуйста, любым видом займусь. Книги? Начитаться всегда можно. Манеры не те? Она сама всегда горой за самобытность стоит… Нет, чего уж там, не того поля ягода…

— Смотри, Костя идёт, — дёрнула за рукав бригадира Мила.

— Ты чего, дружище? — недобро улыбнулся Борисик, глядя на сгорбленную фигуру при-

— ближающегося Баранова.

— Сам-то у печки греешься, — огрызнулся тот. И я не Христос.

— Вижу! И не надеялся. С чем пожаловал?

— Вот! — Костя быстро, эффектным движением вытянул из-под мокрого плаща окровавленную руку, сунул её под нос бригадиру. Девочки молча переводили глаза с одного на другого.

— Как это ты? — испытующе посмотрел Борисик на поранившегося.

— Как-как…ножом. Сырые же ветки. Соскольнул. Да не я один. Наташка порезалась тоже, Саня…

— А пришёл один?!

Парень нахмурился, сконфуженный.

— Да, хороший подобрался у меня народец, — горько заговорил Борисик, — того и гляди, явится в полном составе вся первая, любимая. На, грейся! — он левой рукой сунул Косте топор и быстро зашагал к лесу, незаметно дёрнув рукавом по носу.

— Вернись, дуралей! Нельзы же тебе! Кровотечение откроется! Борисик! Грязь попадёт, заражение будет! — Лиза долго бежала вдогонку, но Усов, не оглядываясь, быстро уходил всё дальше и дальше от дома.

Мокрая, поникшая, вернулась она к лагерю, накинулась на Баранова:

— Всё ты! В жару на такие ранки внимания не обращали! Ты просто повод нашёл, чтоб уйти!

— А ты пойди, попробуй! Отсюда не видать, сколько шагать надо. А потом паши, как проклятый, а то на линейке несознательным назовут. А может, я и есть тот несознательный. Глядишь, на моём фоне герои проявятся. В школе всё говорили: чем ночь темней, тем звёзды ярче, — он нехорошо засмеялся. — Глядишь, какая-нибудь звёздочка, вроде команлира, и почётную грамоту схватит…

— Подлец! — звонкая пощёчина оборвала шипение Баранова, и Лизонька убежала в дом.

Вечерняя линейка ничего не дала.

7. Переломный момент.

Дождь лил круглые сутки, и ребятам не верилось, что где-то светит солнце, а люди по утрам одеапют сухую одежду. В это утро пол-отряда не вышло на линейку, днём с работы сбежала Томочка, сагитировав подружку, а когда Лиза заговорила о дезертирстве, — никто её не поддержал, все сидели скорчившиеся, замёрзшие, абсолютно ко всему на свете безразличные.

Все четыре дня шли непрерывные дожди проливные, и обстановка в "Альтаире" совсем не менялась. Только на пятый день, когда Елена Владимировна в полном отчаянии решила предложить совсем закрыть лагерь, случилось неожиданное.

Во время обеда, когда ребята, хмурые, продрогшие, сидя в "цитадели" на полу, на матрацах, зло поглядывали на нерасторопных дежурных, явился совхозный бригадир.

— Ну, работнички, дело плохо. Сводку получили. Дожди будут до конца месяца. Вы, поди уж, домой собрались, так правление не возражает. Ясно дело, чего тут убиваться, городские ведь, непривычные. Хорошо поработали, себя прокормили и ладно. Так я говорю? — он вопросительно оглядел альтаирцев. — Ну, обсудите, я вечерком загляну, договоримся, когда автобус заказывать. Пойдём, Владимировна, потолкуем о веничках.

Они ушли. Ребята ошеломлённо молчали. Уже не будет милого "Альтаира", и нарядников не будет, и жаркие споры о "высоких материях" кончатся?

— Поговорим? — сверкнули цыганские глаза, Борисик встал в углу, едва не подпирая потолок плечами. Рядом тотчас выпрямился плотный широкоплечий Игорь. Как-то беззащитно разведя руками, вглядываясь в лица сидящих, Шатров проговорил:

— Даже не спросили нас. Уезжайте — и всё…

Тут словно плотина прорвалась. Все кричали, спорили, требовали чего-то, Лизонька с глазами, полными слёз, восхищенно смотрела на ребят, Наташа пыталась всех успокоить, даже гладила кого-то по рукаву, по щеке, и только Женя был невозмутим. Наконец пришла Елена Владимировна, похлопала в ладоши. Воцарилась тишина.