Сергей Антонов - Овраги

Устроившись на задней парте, он принялся набрасывать черновик.

Он считал, что любое самоубийство должно сопровождаться стихами, иначе оно недействительно. И после нескольких перечеркнутых страничек явились такие стооки:

Митя прочел это несколько раз и, чем больше читал, тем большее отвращение испытывал. Стихи получились не просто плохие, а смешные. И он никак не мог понять, почему.

Тщетно поломав голову, Митя вздохнул и попробовал думать о более приятных вещах. Он вообразил себя, как пишут в газетах, на смертном одре. Кладбище. Гроб. Ящик. В ящике лежит на спине мальчишка. Глаза зажмурены. Вокруг толпятся взрослые. Свояк Скавронов. Инженер Русаков. Лия Акимовна. Нюра. Сапожник Панкрат Данилыч. Папа. А Митя лежит, как правдашный, копирует законного мертвеца. Плюс к тому — рыжий, как рогожа. У изголовья папа читает записку — тоже рыжий, как рогожа. В общем:

Мотька подохла бы со смеху.

Стоп! Прежде чем отправляться на тот свет, надо зайти в парикмахерскую и остричься наголо.

— А ты почему не пишешь, Платонов? — донесся голос учителя.

Митя встал.

— Тебя что, на карточку снимают?

Митя машинально ответил:

— Да.

Учитель принял ответ за насмешку, пригрозил вызвать отца. Мите было все равно. Он вспомнил: на девятый день после маминой кончины, когда разговор вертелся возле бесплотных душ, свояк Скавронов рассказывал, что у свежего, парного покойника волосы растут шибче, чем у живого, даже на отрубленной голове… Еще не хватало. Митя лежит в гробу, а у него лезут рыжие волосы. Нет, так не пойдет. Лучше деньги не тратить на парикмахера, а купить пузырек китайской туши. Покрасить волосы в черный цвет и приступить к самоубийству… Опять засмеются: покрасил волосы и повесился.

Мите стало до того противно, что он тихонечко застонал. А на перемене ушел домой без разрешения. Запершись в комнате, сел поправлять записку. Помарал карандашом и бросил. Его бил озноб. И только прилег — вернулся папа. Велел переодевать рубаху и причесываться.

Оказывается, их обоих вызывает следователь.

emp

Папа умылся, и они пошли.

Следователь, пожилой дяденька с печальными глазами, сидел у окна с решеткой за голым, заляпанным чернилами столиком. Он грустно посмотрел на Митю и спросил Романа Гавриловича:

— Он у вас всегда такой бледный?

Роман Гаврилович ответил, что не всегда. Горюет. В казанки перестал играть.

— Понятно. — Следователь достал линованные листы бумаги, пересчитал их тонкими пальцами и спросил Митю: — Пионер?

— Пионер. — Митя помедлил и добавил: — Звеньевой.

— Это несущественно. У меня к тебе просьба: изложи возможно детальней, как на тебя и на твою маму напали преступники. Говори всю правду и одну только правду. Ничего не утаивай. И не торопись. Я буду записывать. И, пожалуйста, не дрожи. Я не зубной врач. Итак: мама собралась менять материал на мясо. Продолжай.

Митя сглотнул слюну и стал вслух вспоминать, как мама собралась менять материал на мясо, как они ехали на паровозе, как шли пешком по степи.

Следователь слушал и ничего не писал.

Митя перевел дух и рассказал, что шел дождь, что они зашли к бабушке греться, а бабушка посоветовала идти в деревню Атамановку и что они случайно попали в дом, где живет милиционер.

Следователь печально смотрел на Митю и не записывал.

— Этак ты, сынок, до завтрева не кончишь! — сказал папа. — Излагай главное. Узловые моменты.

А Митя и тянул, потому что к узловым моментам приблизиться не решался. Главным моментом был разговор старика с мамой, и не весь разговор, а та часть разговора, где старик допытывался: «За что ваш муж мою сноху смертью казнил?» Эту часть надо обязательно утаить. А то, не дай бог, и папу притянут к ответу.

Глядя на цепкую руку следователя, на грязную школьную ручку, Митя осторожно рассказал, как выменяли барашка, как дочка милиционера Мотька свела их к реке и показала дорогу, как кричал и упирался барашек.

Следователь встрепенулся, обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать.

Пройдя опасную зону, Митя заговорил уверенней. Он рассказал, как наверху, на откосе, показались всадники — старик с сыном; как всадники поскакали вперед поверху, а вернулись низом, как загородили дорогу и стали интересоваться смычкой города с деревней.

— Кто вел барана? — спросил следователь.

— Я, — ответил Митя.

— И старик стал его отнимать?

— Да.

— А ты не отдавал?

— Не отдавал.

— А почему они стали бить твою маму?

— Они на нас кинулись, а мама столкнула меня в песок и навалилась сверху. Я старался вылезти, а старик лупил меня сапогом. Прямо в лицо. Если бы не ватная ушанка, голову бы проломил.

— Старика хорошо помнишь?

— Хорошо.

— Если бы увидел, узнал бы?

— Узнал.

Следователь позвонил. Милиционер ввел трех людей и велел им встать у стенки. Все они были бородатые. Третьим стоял старик с черными ноздрями.

— Который? — спросил следователь.

«Если признаю, — пронеслось в голове Мити, — он сейчас же примется позорить папу. Нет уж. Один раз болтанул — маму погубил, второй раз болтану — за папу возьмутся».

— Который? — монотонно повторил следователь и обмакнул перо в чернила. — Есть среди них тот, про которого ты говорил?

Митя безмолвно таращился на старика. Его била мелкая дрожь.

— Н-нет… — тихо проговорил он.

— Громче! Который?

— Что ты, Митя, — подстегнул отец. — Язык проглотил?

— Я… я не знаю.

— Посмотри внимательней.

— Я смотрю… — ему показалось, что за решеткой окна мелькнула шляпа с опущенными полями. — Я… я не знаю.

— Ну что ж. Ты не знаешь, — следователь положил ручку. — Увести.

Дверь хлопнула.

— Напрасно ты, мальчик, его боишься. Ты же его сразу узнал. Узнал с первой секунды. Других двух не замечал, словно их и не было, а с крайнего глаз не сводил. Курносый?

— Не знаю, — отвечал Митя, глядя на пол.

— Ну что же, — следователь вздохнул. — Подойди, распишись. Вот здесь, внизу. И вот здесь. Тоже внизу. Все. Забирайте его домой, гражданин Платонов.

— Спасибо, сынок, — папа, поднимаясь, скрежетнул зубами. — Уважил.

— Ничего не поделаешь, — следователь вздохнул. — Подростковый возраст.

Выйдя на улицу, отец словно забыл про сына. Митя едва поспевал за ним. Его все сильнее била дрожь. Он пытался напомнить о себе, спрашивал: «Папа, а можно я завтра в школу не пойду?» Отец не отвечал. Шел быстро. Не слышал и не видел.

Дома Митя сразу повалился на постель. Роман Гаврилович тронул его липкий лоб и тихо выругался. Наволочку бы надо переменить, да чистой нет, все нестираное, в углу свалено. За доктором бы сходить. А где он обитает, этот доктор, одна Клаша знает. Малый, видать, захворал, придется хлеб самому выкупать. Месяца не прошло, а вся жизнь наперекосяк. Роман Гаврилович вспомнил, что опаздывает на работу. Чертыхнулся. Митя лежал навзничь, как убитый. Лицо белое. Губы обметаны ломкой коркой. Роман Гаврилович снял с тяжелых спящих ног красные обшарпанные ботинки и стянул дырявые носки. Отстегнул кармашек рубашки, которую Митя носил со дня Клашиной кончины, вытащил хлебные карточки. С ними выпала крошечная фотография Клаши с ободком печати в углу.