Сергей Антонов - Овраги

— Есть ли у него другая женщина?

— Почему у вас один ребенок?

— Почему кровать с шишками?

— Откуда такой шикарный комод?

— Почему нет портретов вождей?

Клаша смущалась, сбивалась. Уходя, главный член комиссии, тощая, с зеленым лицом старуха, сообщила:

— Имейте в виду, нам все известно. А за свои показания будете отвечать.

Вконец растерявшаяся Клаша побежала в Форштадт за ворожеей.

Ворожея тотчас смекнула, в чем дело.

— Вот оно, тайное шептанье, — проговорила она, доставая грязную исписанную бумагу. — Пошепчешь, как рукой сымет. Три рубля.

Клаша отсчитала деньги, взяла листок и прочла: «Хожу я, раба имярек, круг мужа моего имярек, кружу не благословясь, кружу не перекрестясь. Заговариваю в домище чертищу. И рогатую, и косматую. Изыми, чертище, дщерь твою ревнищу из моего домища. Уволочи, черище, ревнищу за волосища на черное пепелище за луга, лесища. И чтобы любил меня муж мой имярек, как в первый день и до веку, во все часы, во все дни и нощи, в полдень и в полночь, на всю мою жизнь. А буде, чертище, не покоришься, выест дым твои глазища, спалит сера горючая твои волосища. Слово мое крепко».

— А по какому адресу это письмо послать, бабушка? — усмехнулась Клаша.

— Куда посылать? Что ты, касатка! Никуды посылать не надо. Это из халдейской книги «Черный ворон» списано, а сама книга в скиту под Хабаровском зарыта. Вот тебе бумага, вот карандаш. Списывай. За этой молитвой многие гоняются, да не каждому она дается. Списала? Теперича слушай. Возьми шерстяную ветошку. Поклади в банку горячий уголек, а на него ветошку. Раздуй, но не сильно, чтоб тряпка у тебя не горела, а дымила. Маленько присоли. Банку бери любую, какую хошь, только гляди, чтобы была она у тебя сверху донизу черная. А то он не покорится. Как тряпка у тебя задымит, распусти волоса, бери банку в руки и иди вокруг свого мужа. Пройди вокруг его три раза и шепчи, что написано. Наговор на язык выучи, да, гляди, не сбейся, ни словечка не оброни. Упустишь слово, он не покорится. А бумагу свою никому не давай и не продавай, сожги в банке вместе с тряпкой, чтобы следа не осталось, а руки вымой. А то не покорится!

Хотя Клаша не очень верила в наговоры, жизнь складывалась так, что пришлось верить. Домой она прибежала в деятельном настроении. По пути и про черную банку сообразила. Чугун с-под картошки вполне подойдет. Куда черней! Очутившись в своей комнате, Клаша стала заметно сникать. Чугун-то не главное. Главное, чтобы Роман не узнал про ее затею. А как сделать, чтобы не узнал?

Села Клаша, задумалась. Вокруг мужа надо три круга пройти, да не с пустыми руками, а с дымом. Как тут словчишься? Ну, выставлю на середину стул. Посажу Романа. Еще вопрос, сядет ли. Надо ему градусник под мышку сунуть. С градусником он всегда смирно сидит. Ну ладно. Как-нибудь усадила. А как вокруг него с чугуном ходить? Три круга — не шутка. Он, к примеру, на середине комнаты, а я к нему с чугуном выйду: сама простоволосая, как ведьма все равно, чертищу поминаю, из чугуна дым валит. Да он одного круга не высидит. Ладно еще — обматерит, а то ведь и ударит. С него хватит. Вот бы делом его занять. «Смехач» принести, может быть, что-нибудь бы и вышло.

Ну ладно! Станет «Смехач» читать, а как мне вокруг него ходить? Читает-то он за столом, у лампочки, а стол прислонен к стенке. Через стол с чугуном не полезешь. Наказала меня ворожея на трояк. Ох, наказала!

И все-таки, горько хихикая над глупой бабьей доверчивостью, заговор Клаша вызубрила. Бумажку сожгла. А дальше что делать? И кружить вокруг Романа с дымящимся чугуном невозможно, и трешку жалко.

Полную неделю она ломала голову и наконец придумала.

В тот вечер, на который было назначено изгнание беса ревности, Роман Гаврилович пришел усталый, да к тому же еще и выпивший, что с ним случалось крайне редко. Котлету он не доел, газету не читал, сам разобрал постель и лег не умывшись.

Клаша вытерла стол, осторожно накрыла спину мужа и тихонько для проверки проговорила:

— Как бы ты не простыл, Рома. Чтой-то из окна дует.

Роман Гаврилович спал.

— Может, кровать отодвинуть?

Роман Гаврилович лежал ничком на своей половине, на самом краю. Дышал ровно. Полусжатый кулак его свешивался с постели.

Перекрестившись, Клаша уцепилась за ледяную никелированную спинку и потащила кровать на середину комнаты. Колесики подавались легко. Рука мужа стукнулась о стул, но он не проснулся. Клаша потушила свет, разобралась и легла на свою сторону. Сердце ее стучало сильно и часто.

Потом она вскочила, достала чугун, заправленный углями и войлоком. Обжигая пальцы, запалила щепку, сунула ее в угли и принялась раздувать. Потянуло вонючим дымом.

— Гляди, как быстро! — обрадовалась Клаша. В эту минуту она почти всерьез верила, что вместе с дымом навсегда развеются дурные фантазии очумевшего супруга.

С чугуном в руках она вошла в темную комнату, ногой затворила дверь и тихонько, на цыпочках пошла вокруг постели.

— Хожу я, раба Клавдия, хожу круг мужа моего Романа… Хожу я, раба Клавдия, хожу круг мужа моего Романа, — повторяла она, как заигранная пластинка. Все остальное выпало из головы. Стук сердца отдавался в висках, мешал вспоминать. И бумажка сгорела. Клаша чуть не плакала. Лишь на втором кругу выплыла в уме следующая фраза, а за ней потянулись и остальные. К третьему кругу она пробормотала без запинки половину заговора, если не больше. Осталось совсем ничего. Роман Гаврилович спал, свесив руку, и даже похрапывал, чего с ним никогда не случалось.

— Мам, — послышался сонный голос Мити.

Клаша замерла и почувствовала острую боль обожженных пальцев.

— Мам, а мам! Горит что-то! — Митя чихнул, и лохматая голова его замаячила над комодом.

— Ляг. Отца разбудишь! — шепнула она. — Спи.

В Клаше проснулась наследственная кержацкая решимость. Дело надо завершить во что бы то ни стало. А там чему быть, того не миновать.

Митя чихнул еще раз, повозился с одеялом и затих.

Клаша неторопливо завершила шептанье, закатила кровать на место, послушала ровное похрапывание Романа и отправилась на кухню. Там, весело напевая «Хожу я, раба Клавдия, хожу я, раба Клавдия», вытряхнула и залила угли и поставила мытый чугунок на полку.

— Ну вот и все… — шутканула она. — А ты боялась.

Не успела она это произнести, зажглось электричество. Прислонившись к притолоке, стоял Роман Гаврилович. Он был босой и в исподнем.

— Чего не спишь? — поинтересовался он, противно ухмыляясь.

— Не сплю, — тупо ответила Клаша. — Посуду перемываю.

Роман Гаврилович молчал. Ждал, что она будет врать дальше.

— Давеча вымыть не могла. Обожгла пальцы, — сказала Клаша.

— Обожгла пальцы, — повторил Роман Гаврилович. — Так. А за каким лешим меня по комнате катала?