Геннадий Скобликов - Старослободские повести

— Я же тебе сколько раз рассказывала, — было отмахнулась она.

— Да я не о том, — серьезно сказал ей четырнадцатилетний сын. — Я хочу знать, что он за человек был...

Что за человек был его отец?..

Разве она мало рассказывала детям о нем? Тому же Колюшке: и как кроликов его отец около кузни водил, и как молодых жеребцов брался объезжать, и как любил саком в омутах под корягами сомов ловить, и как радовался, когда она родила ему сына... И она смотрела на Колюшку. Худенький, темноглазый, на губе темный пушок пробивался. Похож на отца. А и не такой, как Мишка. Тот — удалой был, порой даже бесшабашный. А Колюшка серьезный, и лоб у него будет повыше и покрасивей, чем у отца. Вот и вырос он, и уже ему самому жизнь подножку подставила. Не за себя — так за отца. И он хочет теперь разобраться, спрашивает ее, что за человек был его отец. Милый ты мой, думала она, много тебе еще придется разбираться, если у тебя голова к этому способна. Только смотри, не понасобирал бы ты шишек. Вот уж воистину: малые дети не дают спать, а большие и подавно. Хоть и говорят, что дети — что́ тесто: как замесил, так и выросли, а попробуй теперь сама разберись в своих детях, хотя бы вот в сыне. Разве только одна она, мать, месила это тесто? Он вот спрашивает, какой человек отец был, и она понимает, что́ хочет знать ее Колюшка, а как лучше рассказать ему — и не знает.

Много раз возникал у них с сыном такой разговор. Колюшка все еще надеялся, что отец, может быть, жив и живет в какой-нибудь стране. Он читал, что многие наши пленные убегали из Германии и судьба заносила их в самые разные страны: еще и теперь некоторые возвращались домой. Он и хотел понять, мог ли его отец, если он и в самом деле попал в плен и ему удалось убежать и остаться в живых, — мог ли он жить в какой-нибудь стране и не хотеть вернуться назад?

Что она могла ответить ему?

А потом...

За год до того, как ее ушибла колхозная корова, Варвару вызвали в военкомат. Сына дома не было. Колюшка уже работал трактористом, был всю зиму на ремонте и домой приходил только по выходным. А тут была как раз оттепель, распутица — и она совсем не ждала его. Поехала в район одна.

Девушка, посмотрев повестку, указала Варваре тот самый кабинет, где она когда-то разговаривала с комиссаром. Теперь тут сидел незнакомый ей пожилой майор. Вызвал он ее по делу мужа.

Ее еще дома пугала мысль: вдруг опять о нем, о Мишке? Но зачем — ведь столько лет прошло. Подкрадывалось и давнее, во что сама уже не верила: а вдруг жив? Что тогда? «Что? — вслух спрашивала она себя. — А ничего! Жив так жив. Значит, будешь и ты жить с мужем». И боялась даже представить возможную их встречу: почти двадцать лет! Какой он теперь?..

...А майор сообщил ей, что муж ее действительно попал из-за ранения в плен, но по пути в Германию сбежал и до прихода наших скрывался от немцев на оккупированной Украине.

Там же, когда по освобождении Украины он явился к своим, был арестован и отправлен в один из сибирских лагерей, где через несколько лет после войны и умер. И это было все.

— Так что никакой вины за вашим мужем не было, — счел нужным уточнить майор. — И, конечно, жаль, что так вот все получилось у вас тут тогда, в войну. Но вы и сами теперь понимаете: такое уж время было...

Пока она была в военкомате, пока шла по районному городку к шляху — ни одной слезинки не выронила. Сухими были ее глаза. А на душе — и горько, и обидно, и пусто. Ну, кому теперь сказать хоть слово, кому пожаловаться? Да и какой толк!.. Ни муж ее, ни она ни в чем не виноваты — а кому теперь что скажешь, да и какой толк... И н и к т о, получалось, н и к т о н и в ч е м н е в и н о в а т!.. «Такое было время», — сказал ей этот майор в военкомате. Будто время не люди делают! Горько и обидно, и одиноко ей было, хотелось нареветься, наголоситься бы в голос, выплакаться, выговориться... А не было, не было пока слез, будто прикипело у нее что-то внутри.

— ...Так что же, что же это делается, что же творится?.. — говорила она опять кому-то «им». — За что же это вы так вот с нами?.. Выходит, ничего плохого Мишка и не сделал — а вы-то как?!.. И что же оказывается: он столько лет еще там, в этой Сибири, сидел — а вы и ни слова нам о нем. Вы хоть бы дали ему письмо ей и детям сюда написать, или хоть бы ей сообщили — сама и съездила б туда к нему. А то что ж вышло! И за что? Что они сделали вам плохого? И он, и она, и дети его — что вы над ними тут изголялися?.. И для чего, для чего все это?.. Кому, кому стало лучше и легче от этого, кому?..

На работе она отпросилась на весь день, времени впереди было много — и она не стала ловить попутную машину, пошла пешком пятнадцать километров от района до МТС, где работал на ремонте сын. И на ходу, одна, наплакалась сколько хотела.

Она рассказала Колюшке все, что узнала в военкомате. Рассказывала — а он сидел и курил, смотрел в землю.

— Время, говорит, было такое.

— Время! Чего ж тем ничего, если то время прошло?

— Бог с ними, сынок, — сказала она примирительно. — Да и почем мы с тобой знаем, как им теперь, тем. Вон Андрей: он же первый донес на Мишку — а что ты теперь спросишь с него? Так и будет до самой смерти глаза от людей прятать.

— А мы только и знаем — «бог с ними»! — возразил ей сын, будто и не слыша дальнейших ее слов.

Колюшка, когда она пришла, лежал под трактором, какие-то там гайки завертывал. Вылез чумазый весь, похудевший за ремонт — какая тут у них еда в эмтээсовской столовой! Ей по-матерински стало жалко его. Теперь он курил папиросу за папиросой, и опять она жалела сына больше, чем себя. Она вот посидит и уйдет домой — а он все будет думать об отце... да и мало ли о чем. И она понимала сына. Правда-то она, конечно, его, Колюшкина, — да спокон веков не бывало, чтоб сначала топор палку рубил, а потом палка топор рубила. ...Да и нельзя так. Сама вот тоже: пока шла сюда из района — в думках сгоряча чего только не придумывала. А подумала: нет, Варвара, нет... Обидно, конечно, что так вот и с Мишкой вышло и самоё потаскали, — а зла в душе держать не надо. Бог с ними! Что было — то было, не воротишь теперь. А зло, говорила мать-покойница, зло опять породит только зло. Она, Варвара, и так, как подрос Колюшка, боялась, как бы не вздумал он отомстить Андрею. Никогда не говорил он с ней об этом — а видела она: не забывает Колюшка, носит в себе обиду. Обида — от нее, конечно, никуда не денешься, да лишь бы зло не взяло верх. Человек на свет добрым рождается — добрым И жизнь ему надо прожить. Зла на земле, конечно, много, а добро — оно все-таки сильнее. Как бы там ни было, а в деревне никто не поверил, будто Мишка предатель, и ни на Осипа с Матреной, Мишкиных отца и мать, ни на нее, Варвару, — никто ни пальцем не указал, ни слова о них плохого не сказал. А что Андрей?.. Хоть и бесстыжие глаза у человека — а ить все одно людям в глаза прямо смотреть не смотрит, да и народ к нему так же: и Мишкой, и ею, Варварой, всю жизнь попрекают. Нет, сынок, не надо зла в душе оставлять. Надо, чтоб не было его больше, зла такого, чтоб вы, дети, спокойно жизнь прожили, раз уж у них, отцов и матерей, так не получилось. Забывать, само собой, ничего нельзя — да и не забудешь, но и зла в душе оставлять нельзя.