Николай Чевельча - Рядом с молниями

Оба замолчали.

— Поздно уже, — заметил Караев. — Не пора ли нам ложиться?

— Что-то не хочется, Семен Денисович, разговор у нас душевный... Детство вот вдруг вспомнилось — сам не пойму, почему?

— А вы расскажите.

Климов благодарно посмотрел на Караева. Умел располагать к себе этот человек.

— Знаете, Семен Денисович, — задумчиво начал Климов, — родом-то я из бедной казачьей семьи. Наша станица на берегу Дона. — Полковник Климов задумался на минуту, что-то вспомнил и улыбнулся. — Время, которое я хорошо помню, было тревожным. Вы, знаете, что было в тридцатые годы на Дону... Шла жестокая борьба с классовым врагом. Мне в ту пору было девять лет. Отец мой коммунист, красный казак-буденновец, был ранен в гражданскую. Пришел домой с палочкой. Назначили его секретарем станичного сельского Совета. Любили мы отца. Он был добрым, веселым. И храбрым. Бывало, на сходках поднимет свою клюшку и ну чесать кулаков. Я слышал не раз, как мать тихонько говорила ему, чтобы берегся, а то Корнеев, мол, опять пьяный хвалился, что порешит всех коммунистов. На это отец отвечал: «Жаль в девятнадцатом не порубали их всех, но придет время, мы доберемся до этих недобитышей. Советская власть стала крепко на ноги и навсегда. Попробуй, заставь Дон обратно течь, не повернешь. Так и нашу власть!» В такие минуты отец становился серьезным и решительным. Он подходил к стене, на которой висела шашка в серебряных ножнах и винтовка, долго смотрел на них и тихо говорил: «Рано мы вас, други мои боевые, на крючки повесили...»

Однажды ночью меня разбудили громкие голоса. «Убили, — говорил кто-то. — Двумя выстрелами через окно...» Я посмотрел с печки на казаков, сидевших и стоявших у стола. «В ружье! — сказал отец. — Надо поймать Корнеева и его банду». Все заторопились, ушли. Я спросил у матери: «Что случилось?» — «Убили председателя колхоза Данилу Соколова», — ответила мать и заплакала. Да-а... Сейчас первому председателю колхоза Даниле Соколову в центре станицы памятник поставили.

Прошло несколько дней. Как-то вечером отец сказал: «Володька, утром рано поедем в уезд. Выспись хорошенько». Я долго не мог уснуть. Только задремал, а отец уже будит. Мы попили молока, взяли на дорогу хлеба с салом, флягу с квасом. Отец снял со стены винтовку, вложил в магазин обойму патронов. Открыл шкаф, взял свои серебряные часы с цепочкой, подержал их в руке, а потом снова положил на место.

Владимир Александрович вынул из кармана часы.

— Вот они, — сказал он. — Я их все время ношу с собой.

Семен Денисович взял часы, взглянул на нижнюю крышку, где была выгравирована дарственная надпись:

«Командиру красного эскадрона Климову Александру Петровичу за храбрость и преданность революции. 15 сентября 1919 г. К. Ворошилов».

Караев еще раз прочитал надпись, тихо произнес:

— За преданность революции... Какие слова! Как ярко они определяют человека. Прошу вас, Владимир Александрович, продолжайте.

— Мы вышли с отцом и матерью во двор. У телеги стояли два казака. Я их знал. Это были товарищи отца, колхозные активисты. Один из них сказал: «Не езди, Саша. Ну а если что — бей без промаха. Осторожней будь у Красных камней».

Когда мы выехали за околицу, отец почему-то остановил лошадь и долго глядел на станицу.

Пробыв в укоме часа три, мы поехали в уездную ЧК. Вышел он с человеком высокого роста. Я его тоже видел. Он приезжал к нам в станицу и ночевал у нас. Они о чем-то говорили. Чекист улыбался, похлопывал отца по плечу. Они подошли к телеге. «А, это ты, Володя, — узнал меня чекист. — Вырастешь, приходи к нам работать», — и подал мне руку. Впоследствии этот человек стал для меня близким.

Простившись с чекистом, мы заехали на базар, купили гостинцев для матери и, покормив лошадь, поехали домой. Было уже темно.

«Теперь я председатель сельского Совета, — говорил отец, — а Матвей Филиппович будет председателем колхоза. Школу свою откроем. Учиться, казачата, будете, а то скоро по десять, а все сидите дома. Нужны люди с грамотой. Жизнь станет другая. Машины будут на полях...» Отец погладил меня по голове и улыбнулся. «Вот здесь, — он показал на свернутую трубкой бумагу, — портреты Ленина. Их мне дали в укоме. Сделаем рамки, повесим в сельском Совете и в клубе, а то какая-то стерва зимой сорвала их. Комсомольцам поручим охранять».

Лошадь, почуяв близость дома, пошла рысью. Мы спустились в буерак и стали подниматься к обрывистому берегу, поросшему густым кустарником. В это время и послышался конский топот со стороны степи. Конников из-за кургана не было видно. «Наметом идут, как на рубку», — проговорил отец и вытащил винтовку из-под соломы.

На курган выскочили три всадника. В руках у каждого были обрезы. Они шли полным аллюром к нашей повозке. «Беги, Володька, к Дону», — отец сунул мне в руки сверток с портретами Ленина и узелок с гостинцами для матери, сильно толкнул меня с телеги, и я покатился к обрыву в кустарник.

Давно это было, фронт прошел, видел не одну смерть, но как вспомню отца, сердце останавливается...

Дни после похорон отца я плохо помню. Мать все молчала. Она потемнела лицом, а волосы поседели. Однажды ночью в окно кто-то тихо постучал. Мать поднялась, подошла к окну, о чем-то переговорила с пришедшей женщиной, как потом выяснилось, с дочкой нашего селянина Кудряша. Потом я увидел, как она неторопливо оделась, взяла из-под подушки наган, проверила патроны в барабане и ушла. Через час-другой вернулась такая же спокойная, будто и не уходила из дома.

«Вставай, сынок, одевайся. Поедешь с дедушкой Степаном в районный ЧК, к Петрухе. Он наш дальний родич. Будет тебя учить». — «А ты как же?» — заплакал я и бросился к ней. Она обняла меня и разрыдалась, причитая: «Один остался на свете, без отца и матери». Я не понял, почему «без матери», но спросить не успел — в дом вошли дедушка Степан и несколько женщин. Они с трудом оторвали меня от матери, подвели к пролетке, запряженной черным рысаком. Мать подошла ко мне, подала вот эти часы: «Береги их. Память от отца и матери. Вырастешь, иди в Красную Армию. — «Если каждый красный казак отдаст своего казачонка в Красную Армию, то наша власть будет вечной!» — Так говорил отец. А за меня не беспокойся...» Она поцеловала меня и долго стояла на дороге, пока наша пролетка не выскочила из станицы.

Утро, помню, выдалось теплым, как в тот день, когда мы приезжали с отцом. Дедушка пошел в ЧК и через несколько минут вышел с тем же высоким чекистом.

«Везите Володьку ко мне домой», — сказал чекист, посмотрел на меня и ушел.

Когда дедушка привез меня к маленькому деревянному домику и, открыв ворота, въехал во двор, я спросил его: «А мама? Почему меня увезли сюда?»

Дедушка подвел меня к крыльцу, усадил на ступеньки рядом с собой. «Володька, ты уже взрослый, крепись. Твоего батьку убили Корнеев и отец с сыном Горячевы. Корнеева отец срезал сам, а Горячевы убегли. Но их видела Манька — дочь Кудряша. Когда те вернулись с сенокоса, мать взяла наган и пошла к ним в дом. Отца и сына порешила, а жена Горячева схватила топор и на твою мать. Ну, ее мать тоже пулей... Такой вот самосуд учинила, отомстила сама за отца твоего...»