Николай Островский - Том 3. Письма 1924-1936

За меня пишет моя мама. Милый Петя! Я должен напомнить тебе об одном данном твоем обещании — это приехать ко мне с подругой или в крайне[м случае] одному. Напиши, на сколько процентов можно верить тому, что ты приедешь. О своем здоровье я не буду ничего писать потому, что оно без перемен. Скоро будут мне резать глаза в попытках вернуть хоть немного зрения. Передай привет Фролу Васильевичу. Как пройдет боль глаз, напишу большое письмо…

А пока крепко жму твою руку. Привет друзьям.

Коля Островский.

Сочи, ул. Войкова.

2 февраля 1929 года.

20 февраля 1929 года, Сочи.

Милая Шурочка!

Наконец-то ты отозвалась, теперь понятно и ясно, почему от тебя так долго не было вестей. Твоя деревенская работа и болезнь за все говорят.

Я все исполню, что ты писала о врачах.

Анализ уже отдал, и не сегодня-завтра явятся ко мне врачи. Факт тот, что открылась загадка моих желудочных заболеваний — это все делают глазные капли «атропин». Когда я их не закапываю, у меня нет горечи и является аппетит, а никто из врачей не мог до этого докопаться. Теперь с глазами. Я слепну, Шура, уже почти ничего не вижу. Скоро я стану слепым на 100%, это для меня будет катастрофа.

Если у тебя твой приятель врач сможет, получив от моего глазника информацию о глазах, поговорить с кем-либо из видных глазных спецов, это было бы хорошо, т. к. здешний глазник очень молод. Мне хотят делать в вены какие-то ртутные уколы для общего поднятия организма. Я не знаю, дам ли я их делать из-за сомнительной их полезности.

Милая Шурочка, я уже писал тебе о периоде сдавленности, который я переживаю. Он ведь еще продолжается, его поддерживает все растущая слепота.

У меня еще есть столько сил, чтобы не сорваться, но это все, что я мог мобилизовать.

Подумай, дружочек мой родной, ведь когда ты приедешь с сынишкой к нам, я не буду тебя видеть. Точка.

Я, возможно, не смогу написать некоторый период, но это будет понято тобой.

Паньков едет за границу.

Шлю привет и жму руки.

Коля.

Привет от матери и Раи. Рая 8 марта вступает в ВКП(б).

20 февраля 1S29 года.

21 апреля 1929 года, Сочи.

Милая Шурочка!..

Мы только что прочитали твое письмо от 12/IV-29 г. Я теперь отчасти довольно смутно, отрывками знаю последние новости и понимаю, почему о них не пишешь… Только еще несколько дней тому назад вышел из тяжелого периода 1 Ґ месячного бешеного, мучительно нервозного, острого воспаления глаз, просидев все время в темной комнате, без луча света и пролежав без сна не менее Ґ десятка ночей. Это оставило физический отпечаток, и теперь уже 2 дня меня грипп паячит, повальная эпидемия здесь этого добра, никудышная болезнь, а морочит голову, как перед Ревтрибом, то в жар, то в холод, куда пойдешь, что кому скажешь?

Если бы 1/100 часть энергии, расходуемой на эти бесконечные, одна за одной чередующиеся хворобы, которыми я профессионально занимаюсь, потратить на производительную работу, то и выборжцу у станка угнаться трудно было б, а то получаются мыльные пузыри.

Только крепким русским словом, татарски зверским, но иногда просто необходимым можно выявить мою ненависть к этой шарманке, из которой я не найду выхода. Факт один, нехороший факт, но упрямый — это то, что 1929 г., его начало, проходит у меня под знаком минус к 1928 г. Этот минус, еще немножко увеличив[шись], может зачеркнуть жизнь. Для большевиков это означает, что из 100% осталось 10%, если их зачеркнуть, то получится нуль. Из твоего письма читаю, что нашей летней встрече в августе может помешать вот такая же хвороба, какое-то неорганизованное воспаление клеточек, с которым самые лучшие мозги не могут справиться. Я совершенно искренно, без малейшей натяжки тебе заявляю, что это было бы для меня тяжело. Все же можно думать, что этого не будет, я так говорю потому, что мне необходимо тебя видеть, и поэтому я думаю, что мы увидимся.

Ольге Войцеховской написал 2 письма без ответа, мне тоже чудится что-то нехорошее с этим; тов. Паньков мне не пишет, наверно, уехал за границу, вообще никто не пишет, кроме тебя, я тоже никому из-за глаз.

У меня собирается кадр молодежи, хотя пока незначительный и непостоянный, который я безжалостно эксплуатирую с точки зрения читки газет, партийных журналов и т. п. Лозунг для каждого приходящего: «Читай!» Читают до заплетения языков. Глотаю ускоренно, ненасытно все то, от чего отстал. Этот лозунг «читай» является генеральным и, надо сказать, кое-кому утомительным, но факт: я вновь вхожу в текущую жизнь.

Рае дано боевое задание знакомить с молодежью комсомольской: я их обрабатываю, а затем эксплуатирую самым бессовестным образом, это им и мне полезно, хотя скоро выдыхаются, — не любит братва читать, слаба гайка на этот счет.

Присылку «Большевик[а]» приветствую. Даешь, Шурочек, даешь!

Нетрудно догадаться, что это задача стабилизировать те 10%, о которых пишу выше. И хоть поздно, и с мучительным [треском], но в те дни, когда у меня не горит огнем голова, я слышу: «Слушайте, слушайте, говорит Москва». Заговорил немой приемник.

Несколько слов Лёне.

Милый Лёнечка!

Мама пишет, что ты все же не забываешь про Черное море. Как ни хорошо ваше Балтийское, но Черное куда лучше. Здесь пальмы, тепло, чуть-чуть как не в тропических странах. Громадные снежные горы и такая красота, дружок! Недаром все это тебе снится ночью. Вот мама Шура совсем другого мнения об этом, поэтому ты поставь себе боевую задачу, как только мама получит отпуск и будет здорова, поднимай отчаянную компанию за поездку на юг, веди и агитацию и пропаганду. У мамы есть приятельница, про которую она писала, так ты заключи с ней союз и компанию прекращай только тогда, когда будете сидеть в вагоне до направлению Ленинград — Сочи. Веди борьбу за прямую линию: Ленинград — Сочи, никаких уклонов ни вправо, ни влево. Идет, братишка?

До свидания в августе?

Крепко жму твою и мамы руку.

Н. Островский.

21 апреля 1929 г.

22 апреля 1929 года, Сочи.

Милый Петя!

Получил твое письмо одновременно е письмом Наркомпроса. Тов[арищи] спрашивали, получил ли я две батареи, посланные Харьковской радиостанцией. Теперь я тоже кричу о поднятии трудовой дисциплины; подумай, Петя, какой-то разгильдяй носильщик расшиб в кусочки 80-вольтовую батарею. У меня было большое желание расшибить тому идиоту голову. Милый дружок, ты поистине родной человек. Каждую мою просьбу и поручение исполняешь без волокиты, быстро и точно. Перед отъездом Розы сюда, я прошу тебя, забеги в Наркомпрос и занеси мое письмо тов. Шагара. Я пишу им о небольшой просьбе, о лампах. Если они ее исполнят, то ты перешлешь их Розой. Ты пишешь, что секретарь ЦК Комсомола выслал мне деньги, ты зайди к товарищу и скажи ему, что я никаких денег не получал: Пусть он справится — возможна ли ошибка, литературы тоже не получал. Итак, я все-таки жду приезда Розы. Ты ей крепко прикажи, чтобы она не проскользнула мимо Сочи. Ты смотри там не говори ей про меня чего-нибудь страшного, а то обрисуешь меня в бандитских красках. Вспомни бедного Куща и неожиданно свалившуюся на его бедную голову жену с ребенком.