Анатолий Рыбин - Люди в погонах

— Не знаю, товарищ подполковник.

— Да-а-а, — задумчиво протянул Мельников, опустив глаза, и вдруг оживился. — А знаете, что мы сможем сделать? — Он снова повернулся к Степшину. — Есть у нас тема: «Наступление в лесистой местности». Вот и отработаем ее в этих самых Барсучьих урочищах. А до урочищ ночной марш совершим. Тоже плановый. Как думаете?

— Можно, — нехотя согласился Степшин. Григоренко покрутил ус и, довольный, поднялся со стула.

— Правильно, Сергей Иванович, лучшего не придумаешь. Поможем колхозу по-настоящему. Мне, например, и в голову не приходила такая мысль.

Мельников улыбнулся.

— Мудрость тут невелика. Просто тема нужная под руки попала. Только нам хорошо сговориться с охотниками нужно. Главное, силы правильно расставить. У вас много охотников? — спросил Мельников у Фархетдинова.

— Человек пять будет.

— А у нас?

— Тоже человек шесть наберем, — сказал Григоренко.

— Вот и хорошо. — Комбат посмотрел на Степшина. — Придется вам выехать на место, посмотреть, потом план составим.

— Слушаюсь, — ответил майор. Оживленный Фархетдинов схватил Мельникова за руку и принялся изо всех сил трясти ее, горячо приговаривая:

— Спасибо, командир, от души спасибо.

Наблюдая за поведением гостя, Григоренко все больше удивлялся необыкновенной подвижности и сердечной простоте, с которой тот выражал свои чувства. Особенно подкупало замполита лицо председателя. В момент гнева на нем сжимался и каменел каждый мускул. Зато в минуты радости оно мгновенно светлело и начинало сиять, будто под яркими лучами солнца. Таким было лицо Фархетдинова сейчас. И Мельников проявлял к гостю все больше уважения. Он даже пригласил его на обед в офицерскую столовую, но тот ответил, что, к сожалению, не может, очень спешит в районный центр на совещание.

Когда председатель колхоза ушел, Григоренко и Мельников еще долго беседовали: Замполиту хотелось подробнее расспросить комбата о его дальневосточной дружбе с гражданским населением. Во время разговора он одобрительно кивал головой и в то же время жаловался:

— У нас плоховато с этим делом. Надо поправлять.

А когда Мельников стал рассказывать о выездах батальонной художественной самодеятельности в рыболовецкие колхозы, Григоренко сразу предложил:

— Знаете что, Сергей Иванович, давайте и здесь создадим такую бригаду. Подберите из своих солдат хороших певцов, декламаторов, а я с женщинами из клубного хора поговорю. Идет?

— Не возражаю.

— Вот и замечательно. А насчет выезда договоримся дополнительно. Клубную машину можно будет взять.

Григоренко говорил и, глядя в лицо комбата, думал: «Большой души человек, не то, что Жогин». Он вспомнил свои неоднократные разговоры с командиром полка относительно приглашения колхозников на спортивные праздники и его холодные слова: «Бросьте выдумывать. Будто вам делать нечего». Вспомнил, но вслух об этом не сказал, только чуть приметно пошевелил острыми кончиками усов.

Под конец беседы Григоренко поднялся со стула, подошел вплотную к Мельникову, сказал задумчиво:

— А все-таки мы с вами где-то встречались.

Комбат улыбнулся.

— Да, да, Сергей Иванович, встречались. И не случайно, а так, знаете, основательно. Но никак не вспомню. Прошлый раз на высоте «Верблюд» смотрю на вас и не пойму, то ли голос знакомый, то ли взгляд. И кажется, вот-вот отгадаю. Нет, не отгадал.

— Со мной тоже бывали такие случаи, — заметил Мельников. — Встретишь человека: знакомый — и все. А потом оказывается: он просто похож на кого-то из знакомых.

— О нет! — воскликнул Григоренко и спросил: — В шахматы играете?

— Играю.

— Вот и посидим на досуге, подумаем.

Наташа проснулась сразу и подняла над подушкой голову, точно испугалась чего-то. В последнее время она вообще стала раздражительной. Сказывалось пережитое: болезнь Людочки, загадка с самолетом и этот странный переезд Сергея в степную глушь. «Как я не сойду с ума еще от всего этого», — не раз тяжело вздыхала Наташа.

Очень сильно подействовало на нее письмо, в котором Сергей открыл секрет всего происшедшего. Раньше можно было успокаивать себя разными догадками: авось временный заезд какой или попутная командировка. А сейчас стало ясно, что Сергей добровольно предпочел Москве какую-то приуральскую пустыню.

Анастасия Харитоновна больше дочери возмущалась поведением Сергея. Три дня она лежала в постели, перевязав полотенцем голову. Затем наговорила гору дерзостей и отвернулась от Наташи. К Володе и Людочке ее отношение не менялось. Она по-прежнему заботилась о них, водила гулять, укутывая теплыми шарфами, а с дочерью почти не разговаривала, считая ее главной виновницей всех несчастий.

— Что это за жена такая, — ворчала себе под нос Анастасия Харитоновна. — Собственного мужа взять в руки не может. Характер показать боится. Другая давно бы своего добилась.

От всего этого Наташа уставала больше, чем от работы в больнице. Ее терзало то, что мать несправедлива к ней, что не хочет даже посочувствовать ей в трудные минуты. «Так ведь и чужие не поступают», — говорила с укором Наташа. Но положение не менялось.

Сейчас, выбираясь из-под теплого атласного одеяла, она снова подумала о матери. С кухни донеслись ее мягкие шаги, звон посуды. Анастасия Харитоновна готовила завтрак. В хорошие времена она заходила обычно в спальню, склонялась над ухом полусонной дочери и тихо спрашивала: «Что готовить к завтраку: чай или кофе?» Теперь же делала все молча, с какой-то странной холодностью. «Нет, я не выдержу этого испытания», — подумала Наташа и посмотрела на подернутые слюдистой изморозью высокие окна.

Над Москвой занималось декабрьское утро. Оно входило в спальню не сразу. В углах еще прятались ночные тени, а посередине, на полу, медленно расплывалась сизоватая дымка неяркого света. Наташа посидела с минуту в постели, потом подвинулась на край кровати, опустив ноги на лохматую медвежью шкуру. Шкура показалась ей огромным живым зверем, мирно дремлющим в ее спальне. Наташа посмотрела на крупную медвежью голову. Затем осторожно перешагнула через нее, накинула мягкий теплый халат и открыла форточку. Крыши соседних домов отливали свежей белизной выпавшего ночью снега. Приглядевшись к ним, Наташа сразу же подумала о приуральской степи: «Там теперь холмы, холмы и сплошная белизна от горизонта до горизонта».

Она закрыла глаза, чтобы получше представить эти просторы. Они казались ей похожими на дальневосточные и потому не пугали, не вселяли в сердце никакого трепета. Ее волновало другое. Вот переехала она сюда, в столицу, устроила детей, нашла хорошую работу, и вдруг все снова ломать. Да и ему, Сергею, разве хуже было бы здесь, в Москве?