Анатолий Рыбин - Люди в погонах

— Значит, в «Маяке» неполадки были серьезные?

— А как же? — Фархетдинов отложил вилку и поднял голову. — Раньше нам говорили: «Сейте просо, и все». А зачем просо? Чистых земель для него нет. Удобрений химических тоже нет. Урожай плохой. Никакой выгоды. Еще говорили: «Сейте люцерну». Опять не подходит. Поля занимаем, а толку нет. И ничего не поделаешь — указание.

— А теперь?

— Теперь сами думаем. Залежь распашем. Пшенички еще посеем. Выгода. Коров разведем побольше, овечек. Хорошо будет. Золотой ручеек побежит. И колхозу польза и государству.

Слушая председателя, Мельников внимательно следил за каждым его движением. Не приходилось ему раньше видеть этого человека таким вдумчивым и рассудительным. Будто помолодел Фархетдинов, и глаза у него заблестели, как у молодого.

Под конец ужина пришел Григоренко, весело поздоровался, спросил шутливо:

— Крымским чайком забавляетесь?

— Приходится, — ответил Мельников, — ничего крепкого нет. — Он быстро принес из другой комнаты стул, взял вошедшего под руку, сказал: — Прошу, Петр Сергеевич, садиться. Еще по рюмке есть.

— Ну что же, не откажусь. — Григоренко пригладил волосы, подкрутил кончики усов. — А пришел я, товарищи, вот зачем, — сказал он, повернувшись к Фархетдинову. — Атакуют меня солдаты. Узнали, что приехал председатель колхоза «Маяк», и требуют его на круг. Всем полком требуют. Подать, и точка. Придется внять солдатскому голосу.

— Почему меня требуют? — спросил Фархетдинов, не совсем понимая замполита. — У вас есть начальники, много начальников.

— О делах в колхозе хотят послушать, — объяснил Григоренко.

— Верно, — подсказал Мельников, — нужно выступить.

Фархетдинов подумал и вдруг заулыбался.

— Ладно, будем выступать.

— Вот и хорошо, — сказал Григоренко, встав со стула. — Считайте, товарищ Фархетдинов, что завтра время политинформации ваше. А сейчас... — Он посмотрел на Мельникова и улыбнулся. — Прошу извинить за то, что прервал ужин...

Послушать председателя колхоза «Маяк?» люди собрались в клубе. Жогин не был намерен присутствовать на этом выступлении. Накануне вечером, когда Григоренко согласовывал с ним свою идею, он сказал мирным тоном: «Ну, ну, слушайте». При этом добавил с шутливой издевкой: «Сами-то не хотите готовиться, вот и придумываете...»

Утром же, как только замполит появился в клубе, полковник немедленно потребовал его к телефону.

— Вам известно, о чем будет говорить Фархетдинов? — послышалось в трубке.

— Вероятно, о колхозных делах, — ответил Григоренко.

— А почему «вероятно»? Вы разве не согласовали?

Григоренко попытался объяснить, что Фархетдинов человек партийный, ответственный, что если он умеет руководить большим коллективом, то уж беседу сумеет провести без подсказки.

— Благодушные вы люди, — возмутился Жогин. — Пустили в полк постороннего человека и сложили перед ним руки, как ангелы. Пусть ходит, пусть говорит что хочет. Очень красиво! Где же ваша бдительность? — Он бросил еще несколько упреков, затем распорядился: — Начинать политинформацию подождите, сейчас приеду сам.

Григоренко недоуменно пожал плечами и опустил трубку.

Через пять минут Жогин был уже в клубе. Поздоровавшись с солдатами, он сразу прошел на сцену и сел за стол, надеясь, что в его присутствии докладчик будет, конечно, держать себя в рамках. А если даже и скажет что лишнее, то уж он, Жогин, сумеет его поправить.

Волнения полковника оказались не напрасными. Рассказав подробно о колхозе, о том, какие произошли в нем изменения, оратор стал затем намекать на то, что было бы неплохо солдатам получше сдружиться с колхозниками, почаще бывать у них.

— Будет дружба — колхоз крепче будет, — говорил он, все больше оживляясь.

Жогин сидел, как на иголках. Его волновали не только слова Фархетдинова, но и то, что солдаты одобрительно кивали докладчику, как бы говоря: «Правильно, поможем».

Полковник встал и, остановив выступающего, сказал серьезно:

— Должен заметить вам, товарищ Фархетдинов, что вопрос этот может решить только командование. А здесь ведь, как видите, солдаты. Они люди подчиненные. Так что не стоит...

— Почему не стоит? — возразил оратор. — Командир решает, солдат выполняет; Попросим хорошо — хорошо выполнит. Мал-мала понимаем. — Он вытер ладонью раскрасневшееся лицо и громко произнес: — Всех приглашаем. Встречать будем. Большой плов сварим!

Солдаты весело зааплодировали.

«Ну и политинформацию придумали, — огорченно вздохнул полковник, покосившись на сидевшего в первом ряду Григоренко. — Какое легкомыслие. И я тоже хорош, дал согласие. Теперь этого Фархетдинова не остановишь». Он отвернул рукав кителя и показал пальцем на часы. Гость кивнул головой и вскоре закончил выступление.

— Будут вопросы, будем отвечать, — сказал он, покидая трибуну. Полковник хотел сделать вид, что не расслышал последних слов оратора, но тут над солдатскими головами поднялась чья-то рука.

— Что там такое? — спросил Жогин.

И все услышали голос Мирзояна:

— Разрешите, товарищ полковник, сказать, что все наши комсомольцы с большой охотой помогут колхозникам. Если, конечно, дозволит командование...

— Все ясно, — сказал Жогин, — Садитесь!

Кто-то еще поднял руку. Но полковник строго объяснил:

— У нас, товарищи, не собрание. Прений открывать не будем. К тому же время политинформации уже окончено. Командиры могут развести роты по местам.

Когда клуб опустел, Жогин повернулся к Фархетдинову и, чтобы не обострить с ним отношений, сказал с улыбкой:

— Значит, пловом привлечь хотите? А потом водочки предложите. Так, что ли?

— Совсем не так, — замотал головой председатель. — Хорошей дружбе зачем водка? Чай пить будем. Потом плясать пойдем. Присылай плясунов хороших.

— Да что у нас, театр? — удивился Жогин. — Мы не артистов готовим, а солдат.

— Все понимаем. Отличный солдат, отличный плясун. Самодеятельность смотреть надо.

— Ах, вон вы о чем, — догадался Жогин. — Ну, прошу извинить, товарищ Фархетдинов, — тороплюсь на занятия. — Он сухо попрощался с гостем и ушел.

В комнате Нечаева уже второй час шло заседание партбюро. От духоты и споров лица у всех были возбужденные, красные. Степшин посмотрел на часы, сказал неуверенно:

— Покурить бы, товарищи?

Ему никто не ответил. Нечаев, оглядев присутствующих, спросил:

— Кто еще говорить хочет?

— Пусть сам Крайнов скажет, — предложил Мельников. — Я лично не удовлетворен его выступлением. Нет в нем партийности, чувствуется стремление уйти от важного вопроса. А мы уйти не можем.

Крайнов сидел возле стенки, облокотившись на спинку стула. Вид у наго был хмурый и немного надменный. Слов Мельникова он будто не слышал и продолжал молчать.