Анатолий Рыбин - Люди в погонах

— Будете выступать? — спросил его Нечаев, поблескивая быстрыми зеленоватыми глазами.

— Я не понимаю, — обиженно сказал Крайнов, — это обсуждение вопроса или допрос обвиняемого?

— Требование коммунистов, — ответил секретарь.

С минуту длилось молчание. Видя, что взоры всех присутствующих обращены к нему, Крайнов, не вставая с места, глухо произнес:

— Я уже оказал, что всех подробностей относительно прошлых нарушений Груздева не помню. Да и стоит ли о них вести разговор? С ефрейтором я беседовал, внушал ему. Не наказал потому, что раньше дисциплина у него была отличной. Это всем известно.

— Ладно, — согласился Нечаев. — Допустим, что в первом случае вы поступили так. Ну, а во втором?

— Я говорю вообще.

— Позвольте, но ведь случаи произошли в разное время. К тому же вторично Груздев отсутствовал почти целые сутки. Верно?

— Не помню. Да теперь это и не имеет значения.

Мельников возмутился:

— Как же не имеет? Человек-то на гауптвахту попал.

Крайнов промолчал, поглядывая куда-то вниз.

— Плохая у вас память, — продолжал Мельников. — Может, о последнем происшествии хоть откровенно расскажете? Почему о девушке не доложили?

— Как же я мог доложить о том, чего не знаю?

Мельников посмотрел Крайнову прямо в глаза:

— Напрасно вы нас наивными считаете. Если Груздева будем судить, вам тоже не поздоровится.

Опять воцарилось молчание. Степшин не вытерпел, поднялся и прошел к двери.

— Я все-таки покурю, — сказал он, разминая в пальцах папиросу.

Мельников подумал: «Волнуется человек».

Григоренко все это время сидел молча. Он только медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону, внимательно всматриваясь в лица выступающих. Когда почти все высказались, а поведение Крайнова осталось неизменным, он вдруг вскинул голову и попросил слова:

— По-моему, всем ясно, — заговорил он мягким негромким баском, — ясно, что падение Груздева произошло из-за нетребовательности коммуниста Крайнова. Крайнов скрыл происшествие и тем самым открыл путь к новому проступку. Именно такие выводы, мне кажется, и должно сделать бюро.

— Я не согласен, — повысил голос Крайнов. — Это неправильно. К тому же бюро не может, не имеет права...

— Что ж, — сказал Григоренко, не теряя спокойствия. — Обсудим ваше поведение на бюро полковой парторганизации. А если нужно будет, поставим вопрос перед партийной комиссией.

Крайнов снова хотел возразить, но только махнул рукой и еще больше нахмурился.

Когда участники заседания стали расходиться, появился Жогин. Ответив на приветствия офицеров, спросил сдержанно:

— Что у вас тут за совет?

— Бюро состоялось, — ответил Мельников.

— По какому поводу?

Комбат почувствовал неловкость, посмотрел на Григоренко. Тот понял его и стал объяснять сам.

— Повод очень серьезный, товарищ полковник. Придется разговор вести большой.

— А ну-ка, расскажите. — Жогин отвернул полу шинели, чтобы не помять, и присел на стул. Григоренко, Мельников и Нечаев тоже сели. Слушая замполита, полковник заметно нервничал. Желтоватое лицо его багровело. Бросив недоверчивый взгляд на комбата, он вдруг ударил ладонью по колену:

— Ясно!

Встал, заходил торопливо по комнате. Остановившись перед Мельниковым, повторил:

— Все ясно. Вы хотите замазать свои грехи с облавой. Выгораживаетесь. Черните все прошлое, чтобы выглядеть чистым. Очень красиво! — Прошел еще раз по комнате и снова повернулся к Мельникову: — Вторые стрельбы получаются. Ну нет, на этот раз ваш номер не пройдет. Сами облаву организовали, сами отвечать будете.

— Да дело тут не в облаве, а в системе воспитания, — попытался объяснить Григоренко.

Жогин остановил его:

— Вы мне свои лекции не читайте. Я все прекрасно понимаю. Не Крайнова, а Мельникова обсуждать надо. Вот так!

Он резко повернулся, и вышел из комнаты. Григоренко еще с, минуту постоял на месте, задумчиво посматривая куда-то в сторону. Потом, словно забыв о Жогине, сказал спокойно:

— Ну, значит, ставим на бюро полковой парторганизации.

На улицу вышли втроем. Постояли, посмотрели на яркие звезды, распрощались. Мельников шагал домой медленно, пытаясь совладать с тревожными мыслями: «Как все это получилось... Действительно, можно подумать, что я специально копаюсь в прошлом батальона. Полковник так и сказал: «Вторые стрельбы получаются». Хорошо еще, что начали разговор с Крайновым на бюро, а не в административном порядке. Иначе быть бы не такому грому. А впрочем, гром еще может грянуть. Жогин не успокоится. Я, кажется, начинаю понимать его характер».

Размышляя, Мельников не заметил, как подошел к дому. Остановившись у крыльца, посмотрел в сторону реки. Под яркими звездами верхушки деревьев сверкали, будто хрустальные. Из-за реки донесся длинный басовитый гудок паровоза. Потом невидимой волной накатился и постепенно пропал дробный шум пассажирского поезда. «Кажется, на Москву», — подумал Мельников тоскливо. И голову заполнили мысли о семье. Он зашел в дом, разделся и вынул из кармана зеленый конверт с письмом Наташи.

Это письмо Мельников получил перед заседанием бюро. Наташа впервые не упрекала мужа за переезд в степную глухомань, не жаловалась на свою судьбу. Она писала:

«Милый Сережа, здравствуй. Ужасно скучаю. Кажется, пошла бы пешком в эту самую приуральскую степь, чтобы повидаться с тобой. Не знаю, сколько еще будем в разлуке. Это мучительно. В то же время хочу подольше побыть в Москве. Странно, да? Не удивляйся. Рассуди сам. Ведь я нахожусь в центре медицинской науки. У самых ее родников. И вдруг... Пойми, дорогой, мне хочется знать все. Я сейчас, как губка, впитываю в себя каждую новую научную мысль. Стараюсь не пропустить ничего. Профессор Федотов относится ко мне с удивительным вниманием. О детях не волнуйся. Здоровы. Володя вчера принес пятерку по письму. Старая болезнь молчит. Ах, Сережа, как досадно, что мы врозь. Я так устала от всего. Отдохну только с тобой. Да, как у тебя дела с редакцией журнала? Почему об этом не сообщаешь мне? Надеюсь, что все будет хорошо. Начальник академии, вероятно, в редколлегии очень влиятельный человек. Пиши ему чаще».

Прочитав письмо дважды, Мельников сказал вслух:

— Эх ты, девчонка, девчонка!

Он положил письмо на стол, снял не торопясь китель и пошел к кровати.

В выходной день Мельников проснулся, как всегда, ровно в семь. Натянув сапоги, проделал несколько энергичных гимнастических упражнений, затем сбросил нательную рубаху и выбежал на улицу. Растирать тело снегом давно стало его привычкой.

На улице было еще темно. За ночь все вокруг покрылось свежей порошей. Сергей хватал снег пригоршнями, жадно прижимал его к горячему телу, громко покрякивал. Снег на теле таял мгновенно, будто на разогретой плите, и тонкими струйками сбегал с плеч, рук, подбородка.