Николай Воронов - Макушка лета

Подобно ей, он испытал тяготы раннего брака. Женился, едва закончив школу, на своей соученице Вере Чугуновой, румяной смуглянке, склонной, несмотря на шустроту и общительность, к домовитости. Чугунова была деревенская. Жила у двоюродной бабушки по отцовской линии — Палахи. Палаха — посудомойка столовой, где кормились прокатчики, — работала сутками, а двое суток отдыхала. Во время ее дежурств у Чугуновой ютажились [9] Ютажиться — обитать, деловито пользуясь уютом, гостеприимством. подруги из общежитий и многодетных семей: совместно учили уроки, перелицовывали платья, костюмы, пальто, изредка шили обновки, занимались вязанием, раз в месяц-полтора устраивали посиделки с парнями, игрой в «телефон» и жмурки, с гаданием на картах, с лузганьем подсолнечных семечек, с частушками и дробями под балалайку. Палахин барак находился неподалеку от домика Готовцевых, и Антон, если возвращался из школы в трескучий мороз, заходил погреться, по упорному настоянию Веры, в ее с теткой комнатке. В дни своего отдыха Палаха запрещала; приглашать подруг, не говоря уж о парнях («Мужичье — все оне ветродуи да хваты»), но к Антону почему-то благоволила. Когда он не хотел заходить, остановившись в студеном коридоре около парового радиатора, о котором жители барака говорили, что он еле дышит, Палаха выскакивала на голос внучки и загоняла Антона в комнатку:

— Дык че ты? Ну-к, в тепло, гусенок краснолалый.

Она угощала его шалфейным чаем, подслащенным сахарином, и заставляла уплести блинчик с ливером. Все бы ничего, кабы Палаха не нахваливала внучку: и красавица-то она писана, и чистотка, и рукодельница, и доброты редкостной.

— Нищенку не пропустит, чем-нибудь да наделит. А здорова́: сроду не чихнет, износу ей не будет, еслиф даже кажин год по ребеночку станет выкатывать.

Странной неловкостью в этом было то, что ни он, ни Вера н е д р у ж и л и, а Палаха нахваливала внучку до того рьяно, будто он собирался посватать Веру, но еще сомневался в том, что она способна сделаться самой лучшей женой в их городе. Вера не препятствовала бабушкиной агитации. У Антона создавалось впечатление, что Палаха действует по уговору с ней, и это озадачивало его: ведь он не скрывал своей любви к Инне. Правда, Вера осуждала Антона за то, что он поддается на Инкины фокусы и волей-неволей перебивает девушку у своего задушевного друга.

Однажды, возвратись с подстанции, он застал мать и деда растерянно-загадочными. Он спрашивал, в чем дело, не отвечали, хмуро отворачивались. В конце концов он взвился от их скрытности. Только тогда и выяснилось, почему они т а к встретили его.

— Ишь, с каким шумом растворил ворота! — прокричала мать, обращаясь к деду, и покивала на Антона.

— Завсегда, — глухо промолвил дед, — кто нашкодит — не винится. Заместо чтоб а признаться в греху...

Антон пуще рассердился. Тут мать оповестила его с оскорбленной ехидцей о внезапном приходе Палахи. Мать видела Палаху раньше: по одной дороге ходят. Другой раз пускались в откровенности. Мало ли теперь невзгод, о которых хочется рассказать, чтобы на сердце полегчало! Но зазывать ее к себе не собиралась. Зачем? И вдруг Палаха заявляется. Им совестно спросить: «По какому поводу?» И она не открывается. Заговаривала о разных разностях и лишь вроде бы обмолвилась перед уходом, что Антон учится вместе с ее внучкой и что они якшаются друг с дружкой.

Антона раздосадовало беспокойство матери и деда. Он сказал, что не собирается нести ответ за чужие глупости. Они, однако, думали: есть за ним какая-то провинность, и наводили его на признание. Коль признаваться Антону было не в чем, он сердился и потому не мог разубедить их в безосновательности подозрения, а из-за этого зубатился с ними все оскорбленней, значит, бездоказательней. Мать, смекнув, что их грубый с дедом наскок в самом начале помешал выпытыванию, сменила осуждающий тон на увещевательный, но ее уловка не спасла положения. Помешала дедова привычка к оскорбительным нападкам.

— Напрокудил, прохвост! Заместо правды копытами лягаться?.. Женись теперь. В нашем роду ни за кем нету проступка против девичьего сословия.

Антон не удостоил деда возражением. Нелепость происходившего была настолько нетерпима, что ему захотелось бесследно сгинуть, чтоб они вечно казнились за напраслину. Мгновение, когда Антону казалось возможным собственное на нет исчезновение, прошло, и он, разрыдавшись от отчаяния, что по-прежнему существует, выскочил из домика и побежал в гору.

До полуночи, пока Антон мог выдерживать страх и холод, хоронясь среди скал, печалили гору и земляночный Шанхай у ее подошвы умоляющие зовы Готовцевых.

Дуться на мать, тем более на деда — износился старый, — Антон не умел, но долго он был невольно сдержанным в обращении с ними, а с учения возвращался верхней, вдоль шанхаев, дорогой. Вера ходила по нижней, меж бараков, дороге, попутчицы были у нее, провожатых она не гнала («Пускай идут до крыльца»), поэтому Антон легко уклонялся, чтобы не идти вместе с Чугуновой. Это облегчалось еще и тем, что Чугунова не обнаруживала тревоги, пойдет ли он с гурьбой девушек и юношей, облепивших ее. Антон досадливо обескураживался как тому, что Вера не сдерживала бабкиных похвал, так и тому, что она и не позовет его на нижнюю дорогу и не озаботится, почему он избегает ее.

Однажды он опоздал на урок. Разлетелся к дверям класса, а сбоку кто-то шаловливо щелкнул языком. Повернулся: Чугунова. Сидит беззаботно на подоконнике, дрыгает ножками в подшитых валенках. Чулочные рубчики на коленях так развело натяжением, что сквозь полоски между ними мерцала кожа. Антон взволновался, и Чугунова, как уж она это уловила, мигом спрыгнула с подоконника и, сглаживая внезапное стеснение, затараторила, советуя не проситься в класс: Татьянушка не пустит — строгая, как председатель сельсовета из станицы Варненской, откуда родом ее отец.

Славно они потом болтали. Антон насмелился испросил, знает ли она, что Палаха наведалась к нему домой. Чугунова знала об этом, но, вопреки его ожиданию, не смутилась. Тогда он попытал, а знает ли Вера о том, для чего бабка понаведалась к ним. По его разумению, Чугунова должна была ответить, что не знает, но она опять сказала, что знает. Антон было прищурился презрительно, но подумал: знать-то Вера знала, да, может, не то, что в действительности у бабки на уме, и решил уточнить это. Она удивилась его недогадливости. Укором прояснели черные глаза.

— Кроме, что она бабушка мне, она мне за маму и папу.

Признание Веры было достаточно честным, чтобы произвести на Антона успокоительное впечатление, но не настолько простодушным, чтобы он возобновил с нею недавние отношения, которые мнились ему чисто товарищескими, совсем не предполагавшими намерений, чем-либо чуждых святому бескорыстию.