Николай Воронов - Макушка лета

Все вышло иначе, чем ожидал Антон: комиссия одобрила деятельность лаборатории, а собрание поддержало ее. И все-таки прежняя работа для лаборатории оказалась невозможной: росло количество «боковых» заданий. Теперь персонал лаборатории, напрочь оторванный от главного дела, всего лишь уповал на то, что когда-нибудь, разгрузившись, построит свою неслыханную печь.

Однажды, получив очередное задание для плана, Антон вдруг осознал, что нет больше лаборатории прямого восстановления железа и навряд ли она будет, покуда правит Самбурьев. В этом состоянии, без надежд, приглашенный в Желтые Кувшинки, чтобы проконсультировать металлургов завода «Двигатель», он принял предложение Марата Касьянова о переезде. Кое-кого из ведущих сотрудников лаборатории Антон перетащил в Желтые Кувшинки. Здесь, как гордо он шутил, Касьянов отвел ему обособленную территорию, где их согласными усилиями и возник цех экспериментальной металлургии.

По дороге с аэродрома, на миг прервав воспоминания, Антон предложил поехать к нему в цех. На моем месте всякий другой человек мог бы посмурнеть: перелет не из ближних, да еще в хвосте, успеешь проголодаться, очуметь от гула и поваживаний, а тебя, не отдохнувшую, не устроившуюся в гостиницу, мечтающую о горячем курином бульоне, о чашечке кофе, сваренного по-турецки, о лангете, прожаренном с провинциальной добротностью, с ходу намереваются уволочь на завод. Я усмехнулась и весело подумала б том, что в Антоне, будто шестерни в редукторе, превосходно взаимодействуют осатанелый производственный романтизм и практичность, воспитанная снабженческими качками. Раньше, то бишь после женитьбы на Вере Чугуновой, он всегда о т н о в и д о н о в и был обеспечен вареньями, компотами, соленостями, картошкой, морковью и редькой: вместе с женой, Палахой, детьми усердно, ухаживал за садом и огородом, которые находились за городом, на земле, нарезанной доменному цеху.

Не отвечая на его предложение, я спросила Антона, занимается ли он здесь фруктом-овощью.

— Прострация.

— Слишком неопределенно.

— Утрата стимулов.

— Маршал Тош, ты что-то хочешь утаить?

— Силюсь утаить. И, не серчай, утаю.

— Гостиница у вас как?

— Бесподобная! Результат счастливых и горьких обстоятельств. Областной архитектор взбунтовался. Талантище, имеет собственный проект миллионного полиса! А деятельность сводится к контролю за возведением гражданских зданий по проектам, утвержденным Госстроем. Взбунтовался: прозябание, серятина, уеду. Парню бы тягаться с Оскаром Нимейером, а он творил для себя. Спасался тем, что писал акварелью. В Союз художников приняли, альбом издали. Взбунтовался, чемоданы упаковал, но повезло! Приехал руководитель из самых верхних, и течение дел в крае убыстрилось, по большей части в Желтых Кувшинках. Государство подбросило средств. И возникла у нас оригинальная гостиница. Снаружи — деревянная отделка в сочетании со сталью, чугуном, биметаллами. Оформление — чеканка, резьба, росписи под Палех. Но в гостиницу ты не меть! Нечего денежки транжирить. У меня квартира пустует.

— Не могу. Приехала по сложному делу. Кроме того, независимость в командировке — милое дело. Кстати, где семья?

— Каникулы.

— Щекотливое приглашение.

— Продиктованное исконным российским гостеприимством.

— Ну уж, ну уж?

— Стараюсь поддерживать связь времен.

— Хитрец.

— Простак.

— Ты — простак?! Ты вероломный и опасный человек, Антон Готовцев.

— Вольно́ тебе судить по собственному разумению.

— Прежде всего по горькому опыту.

— Как тогда мой опыт определить.

— Это твоя тайна. Вероятно, такая, которую ты дотла выжег из памяти?

— Эх, Инка...

— Аппарат этот... бьет пламенем в три тысячи градусов?

— Плазмотрон.

— Им выжег.

— Зачем же мне выжигать, да еще дотла, самое чудесное?

— Маршал Тош, в женской природе доверчивость.

— И в мужской.

— Ну уж, ну уж! Мы чумеем от неискренних заверений, таем даже от фальшивых комплиментов. У меня, Маршал Тош, пора легковерия в прошлом.

— Инк, я научился дерзить.

— Разрешаю.

— Без обиды?

— Ладно.

— Скажи: может ли притворство, впрочем, хитроумие, совмещаться с легковерием?

— Любое высокое свойство может совмещаться со всяким низменным свойством.

— А гений и злодейство?

— И гений и злодейство. Но твой вопросительный намек, будто я хитроумна, потому-де исключается во мне легковерность, отвергаю.

— Забираю вопросительный намек обратно.

— Зря отпирался, что хитрец.

— Инк, если не ко мне, тогда поедем к леди Касьяновой.

— Почему «леди»? Она что...

— Сказано с трепетом в сердце и для пущей важности.

— И с иронией.

— Для точности: с легкой иронической снисходительностью. Она у нас знаток изящных искусств. Упаси тебя Саваоф спутать рококо с барокко, импрессионизм с постимпрессионизмом, горельеф с барельефом, линогравюру с монотипией! Твой просвещенный собеседник и то опростоволосился перед ней. Я малость подозревал о существовании художника Питера Брейгеля Мужицкого, но не слыхивал о Питере Брейгеле Бархатном. Очень я был устыжен. Поберегись.

— Любите вы, ученые техспецы, запанибрата относиться к искусству. Оно, по-вашему, пережиток детского возраста человечества.

— Художники мыслят образами, аналогами, что суть детство познания. Абстракция — зрелость. То, что определяют как абстрактную живопись, в основе своей — образная запись ощущений, пульсация чувств, того, следовательно, что является первой ступенью сознания, точнее, предсознанием.

— А я думаю иначе: образ и абстракция, чувствование и мысль равновелики, пожалуй, неотделимы. Ход познания невозможен без их взаимодействия, как невозможен электрический свет без взаимодействия фазы и нуля, плюса и минуса.

— Ты продемонстрировала мышление аналогами.

— Я прибегнула к сравнению, потому что ты разделил нерасторжимое. Раздели-ка речной поток и русло.

— Дай мне технику и строительные материалы — разделю.

Мы вошли в тамбур Касьяновых, иначе и не назовешь их коридорчик.

Сменяя туфли на домашние шлепанцы, я взглянула на жену Марата, Наталью, ожидавшую, когда мы переобуемся. Она была в длинном до пят халате, по красному полю иззолота-белые орхидеи.

За нею, в углу комнаты, застекленная, виднелась таитянка Тохотуа, сфотографированная Луи Греле, другом Гогена. Тохотуа — низвергающиеся за спину волосы, слегка выгнутые над губой крылья носа, грусть, полуразмывшаяся в отведенном от встречного взгляда взоре. Очень похожи они, Наталья и Тохотуа.

Есть люди, склонные ф о р м у л и р о в а т ь себя, свой род, свое прошлое. У меня бывает впечатление, что они хотят создать представление о собственной неповторимости, едва ли не равносильной бесприютности среди людей.