Николай Воронов - Макушка лета

Готовцев познакомил ее со своими у ч и т е л я м и: Колупаевым, Верстаковым, Грозовским. Они не думали, что образуют в нем руководителя, но как раз то, что они вели себя на подстанции с достоинством и в крайних обстоятельствах поступали с оберегающей, даже спасительной для него осмотрительностью, отразилось в нем доброжелательством, предполагающим в каждом человеке изумительные предпосылки для благородного поведения и труда. Впоследствии, прочитав его записки, она удостоверилась в справедливости того, что Антон воспринимает их как учителей. Гиричева и Байлушку он тоже относил к своим учителям, но называл их у ч и т е л я а н т и п р и м е р а. С Гиричевым, который не изменился со времени их юности, Инне не сподобилось встретиться. Байлушку она видела, спрашивала о нем. Он возглавлял технический отдел могучей теплоэлектроцентрали, сохранил въедливую служебную добросовестность, но теперь не метусился, не позволял собой вертеть, ходил грузновато, хотя и был в теле средней упитанности, и не совсем верилось Инне, что некогда у него было остренькое рыльце ежа и юркая бегливость этого колюче-доброго зверька.

Ей довелось познакомиться с у ч и т е л е м Антона зрелой поры Шахториным. Он заехал к Готовцеву «подбросить свеженькую идейку» (отчасти в основе исканий лаборатории лежали его идеи), здесь Инна и познакомилась с ним. Это была пора его тяжкого директорства. Обескровленное громадной усталостью лицо так озаботило Готовцева, что он не утерпел и высказал Шахторину свое возмущение: надо же хоть маленько беречь себя, ведь краше в гроб кладут, как по-народному говорится. Вероятно, никто не удосужился даже намекнуть Шахторину, что он чудовищно угрохался, поэтому он с грустной растерянностью тотчас вышел из помещения лаборатории. За ним выбежал Готовцев, ругнувший себя за то, что выскочил, но скоро вернулся и предложил Инне проехаться за город. А в автомобиле, покамест ехали по заводу, она узнала историю незаконной прокладки шоссе до озера Целебного. Такой дымный город, и нет зоны отдыха. А всего в десяти километрах озеро — остаток океана, — куда ездят издалека д и к а р и, чтобы излечиться от всяких костных, нервно-простудных, сосудистых заболеваний. Дети и старики там крепнут здоровьем. А на заводе много ревматиков, радикулитчиков, да и вообще тружеников, нуждающихся в поправке организма. Вот и вздумал он осуществить то, о чем и слышать не хотел его предшественник Самбурьев: прокатать туда асфальтовую дорогу. В планах ее строительство, не значилось. Ходатайство перед министром не обещало быстрого результата. Оставалось одно: нарушить финансовую дисциплину, и он ее нарушил. Пока вели дорогу по территории, принадлежащей городу, он пробовал договориться с руководителями прилегающего района о прокладке по его земле двухкилометровой дороги — район относился к автономной республике, озеро принадлежало ей, — но результатов не достиг. И тогда он приказал доставить к границе района асфальтовый завод, и за ночь шоссе оказалось у озера.

Освобождали Шахторина не только за проваленный план, но и за партизанщину, выразившуюся в строительстве дороги.

С ветерком ехали они к Целебному. Местность поднималась к озеру складками. Едва вылетали на очередное возвышение, открывался живописный вид. Не без стеснительности Шахторин признался в том, что сам выбирал, где пройти дороге, чтобы пешеход и автопутник могли сполна насладиться красотой местного ландшафта.

Купались они без устали, вольготно полеживали на плотной океанской воде, для пущей важности обмазывались донной грязью, содержащей радон.

Вечером к грибку, в тени которого они нежились, привел за руку своего внука хромой старик.

— Вовка, — промолвил он требовательным тоном и торжественно указал рукой на Шахторина, — запомни этого вот долговязого человека: он подарил нашему городу это вот озеро с живой водой!

Отсюда, от Целебного, Инна и Антон начали свое пешее путешествие. Она приехала в третий раз в Железнодольск. Они переписывались, перезванивались. Она приехала окончательно свободной: оставила Бубнова. Нет, не ради того она оставила Бубнова, чтобы претендовать на Готовцева. Ей мнилось, что давно она никого не любит. А что касается Антона, она всего лишь любит воспоминания о своей любви к нему. Да не тут-то оно было: стоило ему броситься к ней при встрече возле вагона, как она почувствовала, будто она и он в изначальности своих отношений, ну, прямо в тех, когда убегали на Театральной горе от Марата. Она бы не позволила себе уйти с ним в путешествие, если бы он вдруг не сказал, что нет ему судьбы без нее, что все его искания и достижения обесценивает и обессмысливает разрозненность их жизни. И они ушли в путешествие, и были счастливы, как никогда не были счастливы. Но после, через месяц, он не смог бросить семью. Для Инны это был страшный удар. Она считала себя обманутой, преданной, хотя и сознавала, что уйти от Веры, от Сережки и Леночки, от Палахи было бы для Антона куда большим предательством.

Путешествовал Антон с Инной, проводив семью в Варненскую.

Возле Каповой пещеры, на реке Белой, видел их завуч школы, в которой работала Вера. Он и рассказал Вере об этом, но через полгода, зимой, Вера, думавшая, что завуч наврал ей из-за своего завистничества, оповестила об этом Антона. Он не сумел солгать. Вера прокляла его, но простила, однако, как только он собрался переехать в Желтые Кувшинки, заявила, что остается в Железнодольске и решения не переменит.

Инна поплавала, весело выбежала на остров. Касьянов понуро сидел на песке. Она скользнула ладонью по его волосам, задержала ее на затылке. Он прикрыл ее ладонь своей ладонью.

— Уезжал в Москву задорный: кум королю, брат сатане.

— Вернемся, Инна Андреевна, в город. Беспокоюсь я за Ергольского.

— Во-первых, его нет дома, во-вторых, к нему тебя не пустят. Я ездила туда.

— Вел он себя, как иезуит, а, ты знаешь, жаль мне его.

— Он ненавидит тебя. Будь он дома, он скорей выбросится с балкона, чем разрешит нас пустить.

— Уверена?

— Абсолютно. Слушай, Марат, ты спрашивал Мезенцева, почему он велел сломать литейную машину?

— Не довелось.

— Ты так сказал...

— Как?

— Будто бы он был исключительной личностью, а тебе не посчастливилось вызвать его на откровенность.

— Т-ы понимаешь... О нем, сколько я здесь, многие вспоминают хорошо. Казалось бы, знают, что я один из тех, из-за кого он вынужден был уехать из родного места, однако не стесняются говорить о нем по-доброму.

— Неужели?

— Ты понимаешь, ему сострадают и тоже редко пытаются скрыть это.

— Чем объяснишь?