Антонина Коптяева - Товарищ Анна

— Кирпичи бы делать! — сказал Ковба, сидевший на сене рядом с Валентиной. — Или бы горшки... латки, всякие.

Его лицо привлекло внимание Валентины: оно было обросшим надиво. Шерсть росла у него даже из ушей, из носа, щетина бровей лезла на глаза, и когда он шевелил ресницами, то навесы бровей тоже шевелились. Из этой дремучей поросли наивно и холодно светились совсем молодые маленькие бледноголубые глаза.

«На кого он похож?» — думала Валентина, мучительно стараясь вспомнить, где она видела такое лицо.

Колёса стучали по бревенчатому настилу гати, далеко убегавшей по болоту. Голубовато-молочный туман уже закурился по обеим сторонам её, тонкими разорванными клочьями расползался над камышам и осокой. Между кочками медленно, мрачно текла вода: синяя вдали, в просветах тумана, чёрная вблизи, у брёвен.

— Да, это «Пан» Врубеля! — вспомнила, наконец, Валентина и вздохнула, обрадованная. Притихшая теплая Маринка шевельнулась на её коленях, а Ковба спросил:

— Чего говоришь?

— Я говорю... Вам не жарко летом вот так.... в полушубке?

— Только впору. В самый раз. Много ли её, жары-то здесь? — говорил он неспеша.

Валентина слушала его с напряжённым радостным любопытством, и фантастический синий пейзаж вставал перед нею: клочки раскиданных озёр, стремительные на ветру листья берёз, и он, белокудрый пан... Такие же вот голубые глаза и руки, такие же — узловатые корни и огнистый полурог месяца над мощным скатом плеча. Валентина огляделась и с волнением увидела на юго-западе тонкий надрез луны, почти незаметный на бледной желтизне неба. Это было, как неожиданный подарок. После этого даже запах лошадиного пота и запах дёгтя от Пана-Ковбы показались ей с детства знакомыми и приятными.

«Я буду кочевать в тайге. Одна, с этим Кириком! Но это ничего, я привыкну, — раздумывала Валентина, прижимая к себе обеими руками тяжёлую, вялую Маринку, прислушиваясь к фырканью Хунхуза, на котором ехала Анна. — Вот ездит же Анна, а чем я хуже её? Подумаешь, какая премудрость — езда на олене! Если и упадёшь, так совсем невысоко.. Зато увижу много интересного. Многое сделать смогу и как врач. Привыкну!» — решила она и вдруг смутилась: широкополая шляпа и крутые плечи всадника выплыли из сумерек.

— Да это Ветлугин! — сказала Валентина не то с облегчением, не то разочарованно.

— А я позвонил и поехал встречать вас, — обратился Ветлугин, соскочив с лошади. — Я уже соскучился, — сказал он, не стесняясь Анны, поздоровался и пошёл рядом, придерживаясь за край тележки, и даже в темноте было видно, как поблескивали его большие глаза.

— Вот видите, какой я... — говорил он и нежно и насмешливо. — Даже ночью в тайге разыскиваю вас, чтобы надоедать вам своим присутствием, мучить разговорами... Знаете, как Гаддок из «Острова Пингвинов» — неприятный, назойливый собеседник... — Ветлугин помолчал, но Валентина тоже промолчала, и он со вздохом добавил: — Вы сами тоже любите поговорить. Я же почувствовал, как вы обрадовались моему появлению, хотя по человеческой слабости попытался истолковать это иначе.

— А вы знаете, ведь я уезжаю, — сообщила она так, точно огорчена была предстоящей разлукой с ним.

— Да, я знаю, — сказал он упавшим голосом.

Через день Валентина и Ковба опять тряслись по неготовому шоссе, но это шоссе было совсем иным, чем в речной низине: солнце палило на каменистых плоскогорьях, и тонкая въедливая пыль вихрилась над кучами сухого щебня.

«На каждом шагу свой климат», — думала Валентина, с ощущением тяжёлой боли в висках от тряски, от пыли, от снова пробудившегося чувства неуверенности и страха. Условия, в которых ей предстояло работать, смущали её. Должна быть чистота. Как-то объясняться надо с этими эвенками. Могут быть и осложнения после прививки. Ведь жизнь там, в тайге, совсем первобытная.

Даже Ковба, не слыша возни и мурлыкания Валентины, обеспокоился, глянув на неё. Она сидела за своим чемоданом, ухватясь за край повозки, щурилась на облака пыли, ползущие по дороге.

— Чего примолкла? — спросил он доброжелательно.

Валентина подняла голову. Лицо её потное, пыльное было скорбно-красиво:

— Думаю о себе... как жить лучше.

— Да... жизнь! Она, брат, жизнь... — неопределённо согласился Ковба. Пошевелив ресницами и бровями, он поискал слово, не нашел и сердито подхлестнул сытого мерина: — Вот скоро того... на настоящей тележке будем ездить, — утешающе добавил он.

Это немного рассмешило Валентину. Она снова с любопытством посмотрела на кудлатую щёку Ковбы, на кольчики сивых волос, вылезавшие из-под его шапки.

«Нашёл, чем обрадовать!» — подумала она и сказала:

— Скоро на машине будем ездить. Придут с последним пароходом грузовики и одна легковая — для Анны Сергеевны.

Ковба пересел поудобнее, укутал сеном край ящика с медикаментами.

— Машина это зря, — промолвил он, наконец, сердито. — Когда лошадь есть при жилье, оно и жилым пахнет. А машина, что? Гарь да железо бесчувственное. Вот тракторы я уважаю, потому что это — облегчение для лошади. Очень даже большое. А чтобы, значит, одни машины... Это уж зря. Тогда и человека вовсе не видать. А лошадь его украшает, человека-то.

«Трактор он уважает! — усмехнулась про себя Валентина. — Вот сразу же в нём заметно было что-то немудрёное, но крепкое. Лошадник какой! Это его и вправду украшает».

Всё ещё усмехаясь озорно и ласково, она сняла свою шляпу, спрятала её и повязала ситцевым платком голову и лицо до самых глаз. Так было как будто прохладнее. Снова Валентина подумала, что даже интересно пожить под этим высоким небом, как настоящие таёжники, как Андрей. Ей захотелось скорей увидеть Кирика, который ожидает её в посёлке эвенской артели.

А Кирику уже надоело ожидать. Он был доволен предстоящей поездкой и очень гордился тем, что именно ему поручили сопровождать доктора. Для этого его сняли с покоса. Но ему всё равно оплатят за каждый трудовой день. Так объяснил председатель артели старик Патрикеев, который на диво всем эвенкам научился разговаривать по шнурку на десятки вёрст от посёлка. Теперь уже неудобно было бы ругаться с таким человеком. Теперь Кирик выслушал его с уважением, с неменьшим уважением посматривая на разговорную коробку, стоявшую на столе в избе председателя. Кирику было очень приятно и боязно немножко, что о нём разговаривали так необычайно.

Теперь он поедет по всем кочевьям и всем будет рассказывать об этом.

Кирик сидел под кособокой свилеватой осинкой, от нечего делать, строгал палочки для растопки. Они так и оперялись светлыми тонкими застругами под его лёгким ножом. Кирик был упрям и наредкость трудолюбив. Это хорошо знал Патрикеев. Тот так и сказал Кирику: