Михаил Чулаки - Вечный хлеб

Вот сейчас и выдать! Самое время.

— Немного бы поддержки, помощи, и выжили бы отец с мамой. Особенно мама. Ведь дотянула до середины марта! Может, один кусок бы спас!

— Откуда же тогда этот кусок? Тогда легче ангела господня увидеть, чем этот кусок.

Все бы сейчас сказал Вячеслав Иванович, если бы не сидела рядом со старухой его родная племянница (он впервые подумал этим до сих пор будто и незнакомым словом: племянница!), не гладила дряблую руку. И он смолчал. Не потому, что пожалел. Но ему захотелось, как редко чего хотелось в жизни, чтобы вот так же гладила племянница его руку, — а чего такого, по-родственному! — целовала при встречах так же, как сегодня. Но если сейчас сказать все, Алла не поверит, подумает, что клевета на любимую бабушку, и замкнется, и не полюбит внезапно появившегося дядю. Нет, надо, чтобы она сама поняла, что за душа в ее любимой бабуле!

— Я не знал, застану или что, потому не захватил…Дневник остался после мамы. Записи, которые в самую блокаду. О том, как жила.

Говоря это, Вячеслав Иванович особенно внимательно смотрел на Зинаиду Осиповну. Но не заметил в ней никакого смущения, никакого беспокойства.

— Особенно это тебе, племянница, — вот и вслух наконец произнес: «племянница», — особенно тебе должно быть интересно. Зинаида Осиповна сама все помнит, а ты только по рассказам. А тут живой документ, и не чужой, а что твоя бабушка пережила.

Когда нужно для дела, Вячеслав Иванович не только умел, но и любил схитрить слегка, и потому добавил:

— Теперь у тебя две бабушки стало, вон ты какая богатая.

— Ой, ну конечно, дядя Слава! — Вот уже и «дядя Слава»! — Так замечательно, когда семейные архивы. У нас у одной девочки, я так завидовала…

Для нее почти игра, семейные архивы. Но подумал Вячеслав Иванович это без осуждения, скорее умиляясь наивностью, даже капризностью Аллы. Это было совсем новое для него чувство: умиление слабостью, молодостью, неопытностью.

— Почитай, почитай. Мне-то, конечно: все сама перенесла, всего хлебнула, а ты почитай. Хотя большая была фантазерка, Галочка-читалочка. Ее так с детства звали: слишком зачитывалась, ну и сама начинала свои фантазии тоже. Однажды пришла и рассказывает, как летала на воздушном шаре в Африку. Мы и поверили сдуру, потому что после лета, месяц не виделись. Почитай, хотя написать все можно.

Ага, забеспокоилась! И Вячеслав Иванович поспешил добавить. Это как в драке — не зря же прошел детдомовскую школу! — попал в поддых, сразу добавь, пока враг не продышался!

— В дневнике без фантазий. Я нашел активистку из домкома, она мне про дневник и подсказала. И сама рассказывает все, как в дневнике у мамы. Живая свидетельница. Да вы помните, наверное: Эмирзян Туся.

На это старуха ничего не смогла ответить, ушла в сторону:

— Так что же, чайку бы все же! Ради такого чудесного случая не грех и винца, да нету, давно отвыкла. И Аллочка непривычная.

— Да что ты, бабуля! — Алла засмеялась своим хрипловатым смехом курильщицы. — Я-то уже не маленькая.

— Непривычная. Это у них мода — на себя наговаривать. А вот что бы еще надо: поставить свечку. Потому что чудо, как ни посмотри. Я бы сама, да уже три года вот так… Ты-то как, племянник, бога знаешь или нет?

— Нет.

— Время не пришло, глаза не открылись. А теперь и молодых много, и наука бессмертие души доказывает.

Подобные прения Вячеслава Ивановича не интересовали, он и отвечать не стал.

— Ну как знаешь, как знаешь. Сроки не настали. А ты бы сходила, Аленька, ради меня.

— Схожу, бабуля, конечно, схожу!

Алла вскочила, снова поцеловала старуху в нечесаную голову, но хоть отошла от нее после этого.

— Нет, не могу, ну что мы так сидим! Давайте чаю! Дядя Слава!

Алле Вячеслав Иванович не мог отказать. И впервые за этот вечер устыдился, что пришел с пустыми руками. Выставить бы сейчас для Аллы торт-сюрприз с мороженым внутри! Тем более что удивить ее будет довольно трудно: племянница доставала из холодильника красную рыбу, красную икру.

— Это папа шлет с Камчатки. Вместо писем. Придет лейтенант, оставит пакет: рыба есть, письма нет.

— Тоже интересная новость. Получше письма.

— А мне бы письма! Сама там жила, рыбы этой наелась! А икра вообще — бр-р! Скользкая, как лягушка. Держу для бабули и для гостей.

И она сильным привычным движением придвинула к столу старухино кресло.

А на прощание пришлось-таки хоть слегка, хоть в щеку, а поцеловать Зинаиду Осиповну. Пришлось для Аллы: чтобы не обиделась за свою любимую бабулю, не насторожилась против нового дяди. Скоро сама поймет, что у нее за бабуля, а пока — надо.

В прихожей он задержался, взял племянницу за запястье — жест, о котором мечтал все время, пока пили чай, — и сказал странным горловым голосом, каким говорил, может быть, раза два в пору первой влюбленности:

— Ну, а ты-то как живешь? А то все о прошедшем да о прошедшем. Лет-то тебе сколько?

— Восемнадцать недавно, дядя Слава.

— А голос уже прокурила, — не удержался он от морали, хотя все был готов ей простить, лишь бы чаще слышать ее хрипловатое «дядя Слава». И привычная отчужденность от беременных исчезла: Алле все идет, у нее все иначе!

— А мне нравится. А то не голос был, а расстройство: как у пионерки. Да все теперь курят, чего ж я.

— Ладно. Занимаешься-то чем?

— Учусь на дошкольницу. На дошкольную воспитательницу. Хотела в Герценовский, да пролетела. А-а, все равно. Малыши, может, и лучше.

— А Зинаида Осиповна совсем не встает? Все на тебе?

— А чего делать? Три года. Был жив дед — на нем. Теперь на мне.

— Ловко устроилась!

Не хотел он говорить этого, да вырвалось само собой. Алла сразу насторожилась, высвободила свою руку, отступила на полшага.

— Она не устраивалась, она заболела. Перенесла столько!

Перенесла, оказывается! Тоже — переносчица! Ладно, скоро Алла сама узнает.

— Тебе ж учиться. А скоро — вон. Он кивком указал на ее живот. Но Алла отмахнулась беспечно:

— Тогда-то свобода — декрет!

— Смелая ты. Значит, приходи дневник читать. И просто.

— Ага, приду. — Она рассмеялась: — Ну, кино: здрасьте, я ваша дядя!

Он снова взял ее за запястье и крепко, по-настоящему поцеловал. И снова она толкнула его твердым животом — и даже приятно это может быть, оказывается.

На обратном пути он почти и не вспоминал о старухе— только в связи с Аллой. Совсем еще наивная, хоть и курит и говорит хриплым голосом: не понимает, что старуха ловко устроилась, превратила девочку в сиделку!.. И ребенок будущий… Что-то не чувствуется в доме мужчины, и обручального кольца нет. Готовится стать девушкой-матерью? В наше время ничего страшного, конечно: Вячеслав Иванович не раз слышал о женщинах, которые хотели ребенка, но решительно не хотели при этом замуж (во всяком случае, так утверждали вслух), — но обычно такое желание приходит позже, годам к тридцати… И Вячеслав Иванович тут же вознегодовал на неведомого ему соблазнителя. Родители живут себе на Камчатке, подкинули ребенка под присмотр эгоистичной старухе — и пожалуйста! Был бы раньше рядом он, законный дядя, он бы не допустил! Каким образом он смог бы не допустить — неизвестно, но — не допустил бы и все! Он и о сестре почтинедумал, так был поглощен Аллой. Словно сестра выполнила свое основное назначение: родила дочку — и больше не нуждалась в братской поддержке. Только когда уже пришел домой, подумал, «то нужно все-таки написать Маргарите туда, на Камчатку. Сразу же и написал.