Лев Экономов - Готовность номер один

— Тоже мне… аники-воины, — смеется над нами Скороход.

Единственными проблесками для меня в эти трудные дни бывают минуты, когда получаю письма от Леры. Мы обмениваемся посланиями ежедневно. В одном из писем я обнаруживаю ее фотографию. Даже не верится! Вот бы показать эту фотографию Шмырину. Что бы, интересно, он сказал?

Летчики снова в боевой готовности. В двух километрах от нас стоят на стартовых установках выкрашенные в оранжевый цвет реактивные мишени. Собственно, это самолеты, выработавшие свой ресурс. Они управляются с помощью автопилотов.

В небо взвивается красная сигнальная ракета. Работавшие возле мишеней специалисты уходят в убежище. Напряженная тишина стоит над аэродромом. Я смотрю на часы. Через пять минут слышится новый хлопок. По радио дается отсчет времени. Потом мы видим огромный столб огня, и мишень с помощью стартовых ускорителей чуть ли не вертикально взлетает в небо. Она видна нам буквально считанные секунды, а потом исчезает в легкой дымке. Но она никуда не уйдет, ею управляют с командного пункта по радио.

Спустя одну-две минуты дается запуск перехватчикам, которые стоят уже на старте. Всего взлетает четыре самолета, а еще два находятся в первой готовности. Наводят летчиков на мишень тоже по радио. Мы остаемся на земле, в зоне отдыха, слышим, как установленный здесь же, под брезентовым тентом, динамик воспроизводит короткие команды офицеров наведения, ответы летчиков.

Первым идет Стахов. Я волнуюсь за него, мне хочется, чтобы мой командир выполнил упражнение. Щербина тоже волнуется, с ожесточением вытирает платком лоснящиеся от пота лицо и шею. А через некоторое время нам уже становится известно, что летчик не выдержал нужную скорость самолета при пуске ракет, и они проходят мимо, взрываются впереди цели. Летчик делает только одну атаку и отваливает в сторону, дает место майору Жеребову.

Замполит оказывается удачливей. Вот он уже передает по радио:

— Мишень подбита!

Мы, сидя под тентом, аплодируем ему. Я поздравляю Семена с успехом летчика. И это уже не кажется неестественным. Мы согласны с инженером полка, который любит говорить, что победа летчика — это победа и техника и механика.

Цель между тем оказывается без управления и падает. А спустя некоторое время приземляются наши перехватчики. Все спешат пожать майору руку, а над Стаховым, конечно, подтрунивают. Ну, он тут сам виноват. Не нужно было говорить ему, садясь в самолет: «Я ее под дуб разделаю». Вот и разделал.

Стахов злится: желваки на скулах так и ходят, курит папиросу за папиросой. Щербине и мне тоже не очень-то сладко выслушивать шутки товарищей в его адрес. Мне иногда просто жалко бывает своего командира. Самоуверенность его бросается в глаза и смешит.

Всего в этот день поднимают две мишени. Вторую из них нам удается увидеть вблизи. Это действительно обычный самолет-истребитель, нафаршированный механизмами, воспринимающими команды с земли, и взрывчаткой. Полет цели рассчитан на длительное время. Она может подниматься в стратосферу, выполнять развороты, делать крены, — словом, все, что делает обычный самолет.

Наконец и мой командир прилетает с победой! Доволен, конечно, страшно. И не скрывает этого. И мы со Щербиной довольны. Теперь уже Скороход поздравляет меня.

— Так держать! — говорит он, давая мне тычок под ложечку.

Бегу в каптерку за краской. Мне не терпится нарисовать на борту нашего самолета красную звездочку, как рисовали их механики на боевых самолетах в войну, когда летчик сбивал фашистский самолет. Такие звездочки имеются уже на многих наших самолетах.

Спустя некоторое время летчики снова улетают на свой аэродром, а вслед за ними улетаем на «Антоне» и мы — техники и механики самолетов, техники по радио и радиолокационным прицелам, по электрооборудованию. Мы устраиваемся поближе к окнам, но, кроме отдельных огней, рассыпанных на окутанной ночью земле, ничего не видим. Городок в пустыне кажется с высоты светящимся пятнышком величиною с полтинник, а обрамленная огнями взлетно-посадочная полоса аэродрома — спичкой. И как только летчики находят эту «спичку» на необозримых просторах земли и сажают на нее самолеты?!

Через час попадаем в полосу болтанки. Ее можно было бы избежать, изменив высоту, но такой эшелон дала Москва, и тут ничего нельзя поделать. Ведь не одни мы в воздухе, и если каждый вздумает лететь, как ему удобно, недалеко и до катастрофы. Военным всегда дают самые трудные эшелоны, это, наверно, для того, чтобы тренировали себя.

Самолет треплет довольно основательно, и это отражается на нашем самочувствии. Как ни странно, а хуже всего болтанку переносит наш здоровяк Бордюжа. Он побледнел, то и дело зевает, а когда самолет проваливается в очередную воздушную яму, хватается за поручни кресла и таращит глаза. Даже не верится, что это тот самый человек, который работал как заведенная машина по расчистке взлетной полосы от песка во время бури. Скороход подбадривает Сан Саныча. Сам он чувствует себя прекрасно, расхаживает по салону, словно хозяин корабля. Ведь он был моряком и привык к качке.

В пути пришлось сделать несколько посадок, и всякий раз мы с удивлением отмечали, как меняется климат, становясь все холоднее и холоднее. Мы летели на север.

Сегодня суббота. Я получаю долгожданное увольнение в город. Сразу же после обеда отправляюсь к Лере. Как часто я думал о ней там, на полигоне, и уже прибыв в полк, как часто мое воображение рисовало встречу с Лерой после разлуки. Иногда в свободные минуты я перечитывал ее письма. В них было столько теплоты, столько чувства. Такие письма, наверно, посылают заботливые сестры своим младшим братьям. Она просила, чтобы я берег себя. Последнее ее письмо, не в пример другим, было очень сдержанным. Я чувствовал в нем какие-то недоговорки. Что-то беспокоило ее. Но что? Все мои тревоги и сомнения могли подтвердиться или рассеяться только при встрече. Вместе со мной в городе почти случайно оказывается писарь строевого отдела Шмырин.

— Ты куда сейчас, Артамонов? — спрашивает он, когда мы выходим из автобуса возле знакомого уже нам театра.

Я замялся. Его разноцветные глаза впиваются в меня, как лесные клещи.

— Понимаю. Молчи, Артамонов, и еще раз молчи. Я уважаю чужие тайны, — говорит он, как всегда четко выговаривая слова, точно читая свою речь по бумажке.

— Да нет, просто решил зайти к знакомой девушке.

— Я так и подумал. Конечно, к той, что услаждала нас своими рифмами? А потом ты, — он снизил голос до шепота, — целовал ее на стадионе. Я видел. Впрочем, как говорится, не будем называть имен. И хвала твоему постоянству!