Лев Экономов - Готовность номер один

— Ну так скажите!

— Разве обязательно?

— Не обязательно, но желательно.

— А зачем, простите? — Он пристально смотрит Лере в переносицу, точь-в-точь так же, как смотрит на фотографии, когда определяет характер человека, который сфотографирован.

Она лукаво вскидывает бровь.

— Просто я любопытна. Или это военная тайна?

— Может, и так, — говорит Шмырин, морща гармошкой лоб.

— Ладно, мальчики, я вижу, что вы примерные солдаты, оставим этот разговор. — Она подходит к столу, вытаскивает из сумки продукты: сливочное масло, сахар. — Сейчас будем пить чай, — открывает коробку с печеньем. Я смотрю на ее тонкие, покрасневшие от холода пальцы и мне хочется взять их в руки, согреть дыханьем. Если бы не Шмырин, возможно, я бы решился на это.

Он долго и внимательно смотрит на часы, потом на печенье, борясь с соблазном поесть.

— К сожалению, не смогу остаться, — наконец объявляет он, вставая.

Представляю, какие титанические мышечные и волевые усилия пришлось приложить Шмырину, чтобы оторвать себя от стула. Он ведь такой сладкоешка.

— Ну… — Лера делает обиженное лицо, но по ее глазам я вижу: она не жалеет об уходе Шмырина.

— Делу время — потехе час, — говорит он, надевая шапку. Она ему велика, и он заправляет верхние края ушей под шапку, чтобы не замерзли.

— Что же у вас за дело такое? — улыбается Лера, разглядывая поднявшегося со стула Шмырина. Он не нравится Лере. Он это сам чувствует и, может, поэтому не удостаивает ее ответом, сухо кивает и решительно направляется к двери, бросая мне на ходу:

— Проводи меня, Артамонов, на улицу.

И тут он с размаху ударяется головой о косяк двери. Морщится, будто ему выжали в рот лимон, прикладывает руку ко лбу, а мы, конечно, хохочем.

— Это вас бог… — говорит Лера, вытирая выступившие на глазах слезы, — за то, что не хотите с нами пить чай.

Наконец Шмырин приходит в себя.

— Смеется тот, кто смеется последним, — изрекает он, подняв кверху палец, и быстро удаляется. В подъезде он говорит мне, а вернее, внушает, чтобы был предельно осторожен, и так приближает лицо, словно обнюхивает меня. Эта привычка у него, видно, осталась с того времени, когда он мечтал стать гипнотизером и практиковал на сверстниках. Кажется, у него немного получалось. Во всяком случае он так нам говорил сам.

— Послушай, хватит тебе… — пытаюсь я возразить.

— Тише, — перебивает меня Шмырин. — Я знаю, что говорю. Не болтай, Артамонов, лишнего. По-моему, ее давно нужно бы проверить соответствующим органам. Я, собственно, для того и пошел с тобой, чтобы самому убедиться. У меня глаз наметанный. Помни: истина выше дружбы. Готов это повторить. — И он уходит, оставив меня в раздумье.

Я возвращаюсь в комнату, Лера уже в другом платье, в нем она выступала на сцене у нас в клубе. Смотрит на меня и улыбается. И в этой улыбке могли бы раствориться все мои заботы, тревоги и сомнения. Но они не растворяются. Я точно поддался гипнозу Шмырина. Думаю о его последних словах. Эта дурацкая восприимчивость не дает мне жить спокойно.

— Ну, здравствуй, — говорит она так, как будто и не видела меня до этого. И глаза у нее влажные, счастливые.

— Здравствуй, — отвечаю я.

Несколько мгновений стоим друг против друга, а потом она шагает навстречу и прислоняется лицом к моему плечу. Обнимаю Леру. Вот и свершилось то, о чем так мечтал. Мы снова вместе. И будем вместе до самого вечера. Но почему во мне не ликует душа, как должна бы ликовать при встрече с любимой девушкой, что же беспокоит меня? Что меня заставляет быть сдержанным?

— Почему ты не отвечала на мои последние письма? — спрашиваю я.

Она высвобождается из-под моей руки.

— Было много неотложных дел. С ног сбилась. — Она садится на стул. — К тому же болела.

— Ты болела?

— Теперь не стоит об этом говорить, — отвечает она. — Все прошло.

— Да, конечно, — поспешно соглашаюсь я, понимая, что не очень-то красиво расспрашивать о болезни. — Мне было грустно без писем, — говорю я.

В дверь стучат:

— Калерия Александровна, чайник закипел!

Лера вскакивает. Через минуту возвращается в комнату с маленьким никелированным чайником.

— Будем пить кофе, — объявляет она, — растворимый. Никогда не пробовал? И я тоже. Говорят, совсем не нужно варить. Прочитай, пожалуйста, как готовить, — подает круглую железную баночку. — И распечатай.

Устраиваемся на том же диване, на котором сидели перед моим отъездом. Лера поджала под себя ноги. На коврике валяются ее домашние туфельки, которые мне так хотелось взять с собой, когда я уезжал в пески. Все, как прежде, только что же мешает мне чувствовать себя самым счастливым человеком на свете?!

— Ого, у тебя новый значок, — говорит она.

— Да, присвоили второй класс. — Я расправляю плечи.

— Сдавал экзамен?

— Было дело.

— Трудно пришлось?

— Кому как.

Мне приятно, что она завела об этом речь, ловлю себя на том, что немного рисуюсь. А ведь было нелегко получить второй класс. Очень нелегко. Мы готовились к экзаменам вдвоем с дядюшкой Саней. Дело в том, что механики второго класса должны овладеть смежной специальностью, чтобы в трудную минуту можно было заменить вышедшего из строя специалиста. Он помогал мне осваивать вооружение, я его знакомил с конструкцией и правилами эксплуатации самолета и двигателя.

Несколько человек засыпались на экзаменах, в числе несчастливцев был и мой подопечный Сан Саныч. Лучше бы мне самому провалиться на экзаменах. Но я не провалился, сдал, хотя и пришлось поплавать, излагая технологию выполнения сточасовых регламентных работ и перечисляя всю применяемую для этого контрольно-измерительную аппаратуру.

— По каким целям вы там стреляли? — спрашивает Лера. — По тем же, что у вас в полку?

Вопрос задан так неожиданно, что я теряюсь. Приходит на память предостережение Шмырина.

— По другим, — сам не зная почему, говорю я. — А что?

— Так просто. Ведь ты об этом ничего не писал.

— Я не мог, — говорю я, намекая на то, что и спрашивать она меня об этом не должна. Есть вещи, о которых у военных не спрашивают.

— Говорят, современные реактивные самолеты по сложности конструкции не уступают целым фабрикам, — продолжает Лера. — Интересно, сумела ли бы я разобраться что там к чему? Если, конечно, ты бы меня поучил?

— Зачем тебе, — возражаю я. — Да и педагог из меня, прямо скажем, плохой.

— Но ты же окончил специальную школу. Не так ли?

— Школа — не академия. Нас учили элементарным вещам — как работать на самолете, обслуживать полеты, делать регламенты. — Еще не хватало того, чтобы я ей рассказывал о конструкции нового самолета. Она, конечно, не знает, что все инструкции по его эксплуатации предназначены только тем, кто на нем работает.