Лев Экономов - Готовность номер один

До домов, где живут офицеры, рукой подать. Мне здесь все знакомо, не раз приходилось бывать. И все-таки нерешительность охватывает меня всегда, когда я прихожу к летчикам. Наверно, Горький был прав, когда говорил, что «рожденный ползать — летать не может». Эти люди, говоря языком математика, мне кажутся на целый порядок выше обычных смертных.

Квартира, где живут холостяки, из трех комнат. Две смежных занял замполит полка майор Жеребов с женой и ребенком, а в изолированной поселились старшие лейтенанты Стахов и Мешков. Здесь же временно живет капитан Саникидзе, недавно прибывший из медицинской академии. Дом новый, со всеми дарами цивилизации, от которых я, кажется, стал уже отвыкать.

На кухне Жеребов и его жена купают в тазике своего бутуза и так поглощены этим, что не сразу замечают меня. Короткая гривка темных слипшихся волос спадает на лоб майора. Он смешно вытягивает губы, шипит, трясет головой, щелкает языком, — словом, делает все, чтобы занять карапуза, потому что купание мальчонке не нравится, и он взял уже несколько высоких и довольно внушительных нот.

С минуту я стою у порога, откровенно любуюсь, как супруги купают малыша.

— Вот что ждет вас, когда женитесь. Подумайте, сокол, хорошенько, прежде чем сделать этот роковой шаг, — ослепляет Жеребов своей задорной улыбкой. — Подумайте.

На улице за окном слышится певучий голос:

— Ну що ты там на аэродроми поховал. Уходишь раньше усих, а до хаты вертаешься последним. Зовсим не жалиешь себя.

— Щербина опять выговор схватил от многоуважаемой жены, — говорит Жеребов, качая головой. — Это очень хорошо.

Щербина — техник самолета, на котором я работаю механиком. Я еще не встречал человека, который бы так ревностно относился к делу.

В окно мне видно, как дородная женщина размахивает оголенными по локоть руками, а Щербина конфузливо переминается с ноги на ногу и глядит на загнутые носки своих яловых сапог. Он, пожалуй, полноват для своего небольшого роста, кажется несколько мешковатым. Ходит неторопливо, в раскачку, нередко называет солдат хлопчиками.

Но, несмотря на внешнее спокойствие, Щербина страшно увлекающийся человек. Сегодня на занятиях, заговорив о двигателях космических кораблей, он уже не мог остановиться до конца урока. Рассказывал о космических ракетах на ядерной энергии, об электрических (плазменных и ионных) межпланетных кораблях, о фотонных летательных аппаратах далекого будущего. Я раньше как-то не очень интересовался техникой и был буквально ошеломлен тем, что услышал от него.

Увлекаясь, он преображается, широкое лицо пылает, маленькие, чуть опухшие глаза искрятся.

Я прохожу к летчикам.

В комнате у холостяков над казенными железными койками — ковры в цветную полоску. На составленных тумбочках огромная радиола и груда пластинок без чехлов. В летние вечера, когда окна открыты, ее могучие стереофонические динамики звучат на весь поселок.

Сейчас у летчиков другая страсть. Всякую свободную минуту они хватаются за гири и гантели, что лежат под столом, и накачивают мышцы. Культуризм — это модно. Над койкой моего командира экипажа, старшего лейтенанта Стахова, висит ружье для подводной охоты, резиновая маска и дыхательная трубка. Он до глубокой осени не вылезает из реки. Рыбаки из соседних деревень зовут его водяным, а ребятишки — человеком-амфибией.

Над изголовьем у старшего лейтенанта намертво прибита большими гвоздями цветная гравюра «В мастерской художника». На ней изображена обнаженная натурщица. Ее подарили холостякам на новоселье, до этого они жили в бараке, и повесили над койкой Стахова, воспользовавшись тем, что он был в отпуске.

— Черти, хотите растлить меня, сделать безнравственным? — говорил он товарищам, когда я принес сюда его чемоданы.

Впрочем, он, кажется, ничего не имел против этой картины. Ему не нравилось только, что его койка стояла у самой двери. Всякий раз, когда ее открывали, дверная ручка стукала по спинке кровати. Старший лейтенант Мешков почувствовал себя виноватым, что у товарища неудобное место, охотно поменялся с ним. Правда, удары, предназначавшиеся Мешкову, приняла на себя ба-бышка, которую посоветовал приколотить майор Жеребов. А Мешков же, как я заметил, заботу о собственных удобствах считает пустой тратой времени.

Офицеры были уже в сборе и ждали задержавшегося Мешкова, чтобы забить козла. Проигравшие кипятили воду для бритья и наводили порядок в комнате.

Саникидзе, маленький, худенький, с черными, как маслины, и влажными глазами, лежал на кровати животом вниз и, запустив пальцы в курчавые волосы, упивался очередным фантастическим романом. Его интересовали книги, в которых рассказывалось о будущем науки, призванной увеличивать продолжительность жизни, книги, в которых давался анализ различных технических проектов и решений, направленных на создание искусственных органов: сердца, легких, печени, почек, желез внутренней секреции.

— Вы только послушайте, — сказал он Стахову и стал читать о том, как ученые создали искусственное живое существо, снабдив его мозгом человека. Мозг, заключенный в стальную оболочку, управлял этим человекоподобным существом больше тысячи лет. Существо это, пользуясь колоссальным опытом, добилось неограниченной власти и держало некую страну в страхе и повиновении.

Стахов демонстративно зевнул и посмотрел на титульный лист книги, которую читал врач.

— Ну, как? — спросил капитан, подпирая остренький подбородок руками. Ему хотелось поговорить о фантастике. — Понимаешь?

— Чего же тут понимать-то?.. Читал я этот роман. Все высосано из пальца.

Стахов тоже любил фантастику. Особенно про космические полеты. Но он читал не все подряд. Станислав Лем, Роберт Шекли, Рей Бредбери, а с другой стороны — Александр Беляев, Аркадий и Борис Стругацкие, Иван Ефремов были любимыми писателями молодого летчика.

— Почему из пальца, дорогой? — спросил Саникидзе.

— Да ты понимаешь, Айболит, — Стахов в шутку передразнивал доктора, — фантастика, говоря языком наших философов, тоже должна быть правдивой, показывать жизнь с позиций материалистической диалектики. А как ты думал? Без этого мы не увидим возможного облика, будущего. Нет, я за ту фантастику, которая проповедует человечность. Возьми «Туманность Андромеды» или «Магелланово облако». Там действуют реальные люди, и в них веришь.

Стахов иногда любил помечтать. В эти редкие минуты он как-то весь преображался. Колючие светло-серые глаза его становились мягкими, как у ребенка.

— Когда-нибудь холодная старушка Луна станет обжитым уголком, — сказал он, покусывая мундштук потухшей папиросы. — Добраться до нее будет так же легко, как сейчас до любого населенного пункта земли, где есть аэродром. Оттуда полетят корабли к звездам. Эх, встретиться бы сейчас со своими далекими потомками! Посмотреть на их жизнь через тысячу, другую лет, узнать, какие проблемы будут решать, о чем думать. Ведомы ли им будут страдание, зло, ненависть, страх, измена, ревность, месть, отчаяние?