Лев Экономов - Готовность номер один

Вспоминаю, как недавно мы сдавали экзамены на второй класс. Вопросы в билетах попадались каверзные, и некоторым солдатам пришлось просто трудно. Но над нами никто не смеялся. Наоборот, нас всячески подбадривали.

— Гога — это значит Григорий? — спрашиваю его.

— Георгий.

— Так-то лучше. Все-таки мы не в детском саду. Ты что кончал-то?

— Школу, потом работал парикмахером и учился в институте иностранных языков на вечернем отделении. А что?

— Так просто. Грамотный народ повалил в армию. Вот что. Английский изучал?

— Да.

— Теперь все английский изучают. — Мне хотелось сказать, что я тоже английский изучал и довольно свободно разговариваю на английском, так что всегда помогу, если потребуется, на не сказал. Подумает — хвастаюсь.

Разговаривая с Каракиным, слушаю, как механик по радиолокационному оборудованию учит новичка обращаться с аппаратурой.

— Давай-ка, Георгий, прикажу тебе наш самолет.

Подвожу Каракина к самолету и предлагаю вместе провести осмотр.

— Здесь нужно запомнить маршрут, — говорю я, — чтобы что-то не пропустить, а что-то не осмотреть дважды. Последнее не страшно, но время дается всегда в обрез. Ведь служим не где-нибудь, а в скоростной авиации. У нас каждая секунда на учете.

Обходим самолет по часовой стрелке. Каракин поражается обилию оборудования на самолете, агрегатов, систем, приборов в кабине. Настроение у него заметно падает.

— Ты чего, Георгий Победоносец?

— Разве можно все это постичь? Я ведь, кроме электрической машинки для стрижки волос, никакой техники не знаю.

— А думаешь, я не боялся? Еще как, — успокаиваю парня. — А вот привык, поучился в школе младших специалистов и теперь не страшно. Освоишься и ты. Погоди, получишь еще значок «Отличник Военно-воздушных сил».

Приходит Щербина, и мы буксируем самолет на газовочную площадку, готовим двигатель к запуску. Каракин уже осмелел, задает всякие вопросы.

— Работать на самолете — это, конечно, посложнее, чем головы стричь и брить бороды, — говорю я. — Так что у тебя, можно сказать, интересное будущее.

Опробование двигателя обычно лежит на обязанности техника. Но сегодня Щербина поручает это сделать мне. Хочется оправдать его доверие на все сто процентов.

Стараюсь казаться старым авиационным волком, не спеша залезаю в кабину, включаю все необходимые тумблеры, подкачивающий насос и нажимаю на кнопку «запуск».

Двигатель автоматически выходит на режим малого газа. Вывожу его на обороты прогрева, слежу за показаниями приборов, проверяю работу механизмов и автоматов на самых различных режимах. И вот уже проба подошла к концу. Устанавливаю ручку управления двигателем в положение «стоп».

Наблюдавший за пробой техник подмигивает мне, говорит Каракину:

— Вот так-то, Георгий. Как видишь, не боги горшки обжигают.

Каракин смотрит на меня с восхищением.

«Дорогая Белла!

Жизнь многому научила меня, — писал Стахов. — Иногда кажется, что я родился заново. Как хочется рассказать вам об этом. Не теряю надежды на то, что вы простили меня».

Перечитав письмо, он разорвал его на мелкие клочки. Написал другое — очень короткое и корректное, попросил встретиться с ним. Может, он бы и не отважился на этот шаг, если бы Петр вчера не рассказал ему о своем злоключении, которое только что пережил, находясь у отца Беллы в сторожке, куда пришел, чтобы передать давно обещанный и лишь недавно полученный из дома табак-самосад, усмиряющий кашель.

Гость и хозяин сидели за столом, один напротив другого, и дымили огромными козьими ножками, когда в сторожку нежданно-негаданно вошла Белла. Она забежала по дороге из института за ключом от комнаты, так как свой случайно оставила на работе.

Увидев Беллу, Мешков тотчас же поднялся из-за стола и, ссылаясь на занятость, начал собираться домой. Он так растерялся, что забыл, куда положил фуражку.

Старик, однако, задержал его. Передавая ключ дочери, он сказал ей:

— Зря, голубочка, от Петра Демьяныча отмахиваешься. От добра добра не ищут, говорю тебе со всей определенностью. Как бы потом локотки не кусать.

Мешков готов был провалиться на месте от стыда, слушая слова старика. Он даже сжался весь и не в силах был поднять глаз от пола.

То, чего он боялся больше всего, случилось. Белла истолковала пребывание гостя в сторожке отца превратно.

— Я бы очень просила, папа, не вести за моей спиной разговоры о том, что касается только меня, — сказала она с подчеркнутой вежливостью и вышла.

Мешков был убит этими словами. Он попросил Стахова сходить к Белле и объяснить ей все.

Юрий не знал, как ему поступить. С одной стороны, не хотелось отказывать приятелю, тем более что подвертывался предлог для встречи с Беллой, а с другой? Он сам оказался бы в каком-то ложном и даже смешном положении. Конечно, лучше повременить со встречей. Но у него не было сил ждать. Стахов с нетерпением посмотрел на хмурое небо.

Из метеорологического домика, насвистывая под нос легкомысленный мотивчик, вышел молодой синоптик, нажал кнопку светолокатора. Юрий представил, как автоматически открылись крышки у передатчика и приемника, как вспыхнула эмульсия лампы, послав кверху невидимый простым глазом световой луч. Отраженный от облаков импульс попал в приемник. Теперь можно было точно узнать высоту нижнего края облаков.

Синоптик скрылся за дверями аппаратной, где работали операторы. Стахов поднялся с лавки и тоже пошел на метеостанцию.

В просторной комнате стены от потолка до полу были завешаны странными, почти бесцветными картами мира и отдельных частей планеты, схемами и графиками. Трещали телетайпы, принимая данные о погоде, глухо шумел фототелеграф и пищала морзянка.

Склонившись над длинными столами, заставленными приборами и аппаратами, сидели с наушниками на голове радисты-метеонаблюдатели и молча наносили на карты данные о погоде.

— Как погодка, старина? — спросил Стахов у синоптика. — Полеты состоятся?

Тот не спешил с ответом.

— Не тяни резину. — Юрий нетерпеливо прошелся из угла в угол. Сегодня Уваров запланировал ему полет в паре с Мешковым. Юрий беспокоился за этот полет. Хотелось оправдать доверие командира эскадрильи, поручившего ему «взять на буксир» Мешкова.

Синоптик разгладил на столе карту, испещренную вдоль и поперек разноцветными линиями.

— Погода идет на ухудшение. Облачность десять баллов. Высота шестьсот метров. Дымка. Видимость восемь-десять километров. — Он выдавал данные, как автомат, и речь его была похожа на речь пономаря: — На северо-западе, в восьмидесяти километрах от нас, нижний край облаков опустился до трехсот метров. Местами идет дождь при видимости четыре-пять километров.