Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

— Да, — печально согласилась Нэлка.

Вбежала Анютка и смело спросила меня:

— Ты чей?

— Это дядя Аскольд сверху, который нам с тобой бу-бу-бу делает, — пояснила Нэлка, и Анютка нахмурилась. — Но он больше не будет. Не будешь, дядя Аскольд?

Черняво-красивые и какие-то решительно-хищные физиономии всех трех Ведьманих были до того схожи, что меня прямо оторопь взяла — уж не дьявол ли тут замешан! А что, плодятся без мужей, церковь под боком, днями работай, пожалуйста, машинистками и чертежницами, ходи в детсад, а ночами летай на помеле! Дважды два пять! А собственно, почему бы с такой фамилией и не летать?

— Ну, вы тут договаривайтесь, — сказала тетя Вера, — а мы пошли. Анюта, кушать!

— Иди, Анютка! — Нэлка подтолкнула дочку. — Раз дядя Аскольд бросил бубукать, то ему, может, стоит помочь.

— Стоит, стоит! — поддержала тетя Вера.

— А за два дня тебя Забор не убьет?

— За два, пожалуй, нет.

— Тогда давай разберемся в ваших каракулях.

И она провела меня в ближнюю комнату, какую у нас занимал я. Будучи домоседом, я любил присматриваться к чужой обстановке, особенно у людей странных. Слева — узкая, еще не заправленная кушетка с зеленым ковриком на стене, под цвет наката, в углу — здоровенная коряга-спрут, на щупальцы которой были накинуты три разноцветные шляпки; справа — однотумбовый стол, над ним — двухъярусная полочка с цветком и с десятком книг, а чуть в сторонке, в петлях из жилки, висели рулончики разных бумаг; против кушетки — невысокий трельяж, под которым, свернувшись по-кошачьи, лежала еще одна коряжина Окно свободное — хорошо выглядывать, на полу — простенькая дорожка. Вроде, ничего странного, хотя, если Нэлка обитала здесь, а в гостиной бабушка с внучкой — я прежде видел там диван-кровать и маленькую конку, — то кто же тогда в третьей комнате? Уж не прячут ли там эти женщины трупы своих мужей, как Синяя Борола прятал своих жен?.. Веселенькая гипотеза! И выйдешь ли ты отсюда живым, товарищ Эпов?

На ходу подправив постель, Нэлка села на единственный стул и взглядом повелела мне встать рядом, что я и сделал. Взяв карандаш и заводив им по строчкам, она стала читать, медленно, исправляя нечеткие буквы и стрелками переставляя некоторые слова. Второй же рукой в задумчивости принялась поигрывать верхней пуговицей кофточки, то расстегивая ее и чуть распахивая ворот, то застегивая. Я с колокольной своей высоты так и уставился обомлело на эту пуговицу и на этот ворот, за которым полупряталась до жути манящая бездна «Околдовывает, околдовывает», — думал я, не в силах отвести глаз… Внезапно подняв голову и перехватив мой пугливо отпрянувший взгляд, Нэлка усмехнулась одними уголками рта и спросила:

— Может, сесть хочешь?

— Ничего, я постою, — пробормотал я.

— Hv, стой… Что это за слово?

— Где?

— Не туда смотришь, вот.

— А-а, это-о… «за-ин-тересованность».

— Ух, ты! А если я исправлю на «интерес»?

— Исправь.

— Забор не убьет?

— Нет, он не мелочный.

— Хм, — хмыкнула она, опять глянув на меня с каким-то оценивающим любопытством. — Ну что ж, почерк сносный и вопросики игривые. Вот, например: «Есть ли у тебя друг, в скобках — подруга?» Это в каком смысле?

— В половом, — храбро ответил я.

— Я так и подумала. А не рано ли?

— Какой же рано, когда я через два года могу жениться!

— Да? И женишься?

— Посмотрю.

Снова расстегнув пуговицу, Нэлка рассмеялась, ткнувшись лбом в тетрадку, но вдруг спохватилась.

— Собственно, чему я удивляюсь? Сама-то!.. Значит, тебе уже шестнадцать. А мне двадцать. Старуха.

— Ну да! — вырвалось у меня протестующе.

— Нет еще? Ну, спасибо! — улыбаясь, она повернулась ко мне всем телом, схватила за локоть и прошептала энергично: — Слушай, Аскольд, возьми меня в жены, а! Я тебя подожду два года.

— Ладно, если анкеты сделаешь! — со смущенным восторгом согласился я.

— Сделаю!

— По рукам!

И мы весело хлопнулись руками.

— Так, завтра я начну копировать и, — Нэлка что-то прикинула в уме, — да, к концу вторника все будет готово. Но если ты меня очень сильно попросишь, я могу начать и сегодня. Тогда все будет готово уже завтра.

Я прямо простонал:

— Я тебя очень сильно прошу!

— Очень-очень?

— Очень-очень! В квадрате! В кубе!

— Ладно, Аскольд, — грустно проговорила она, — очень сильно просить ты еще не умеешь.

Кошкой кинувшаяся на меня в первый момент, Нэлка сейчас доверчиво притихла и сделалась мне вдруг такой своей и близкой, что, будь это Валя, я бы, наверно, обнял ее и поцеловал, тем более, что внешне они казались почти сверстницами. Как тетя Вера не выглядела бабушкой, так и Нэлка не выглядела мамой — просто девятиклассница, развившаяся скорее других. Во всяком случае, Мишка Зеф не упустил бы возможности познакомиться с ней. А я-то, тюха-матюха а ля бревно, — нечистая сила, помело! Все их помело — это пианино, на котором они рвутся взлететь, да не хватает сил, а тут еще я любезно давлю сверху. Мне стало досадно-неловко и за старое, и вот за это, что я приплелся и хамски навязал людям свои дела, как будто у них нет собственных и, может быгь, трижды важнее моих забот. Досада перешла в щемящую жалость и какое-то сострадание, и я внезапно спросил:

— Нэль, а где твой муж?

— Нету, — ответила она, ребячливо разведя руки.

— Но ведь был?

— И не был. Просто случилось однажды полное затмение. А знаешь, сколько длится полное солнечное затмение? Секунды — и все, и нету ею. Вот такая астрономия была и со мной. Бойся, Аскольд, затмения! — Нэлка вздохнула, поднялась, окончательно застегивая кофточку, и вдруг, обозрев меня с макушки до пят, улыбнулась опять. — Ну, и вымахал — ужас! Ну-ка, на сколько ты выше меня! — Она легонько прижалась ко мне грудью и, пришлепав свои разъералашенные волосы, ладонью отметила рост на моей щеке. — На полголовы!.. Ничего, девчонки высоких любят… Да-а, а почему ты, интересно, перестал глушить нас?

— Сама же говоришь — вырос.

— Этот рост ничего не значит!.. Хотя… вообще-то почему бы не значить?.. Ну, ладно, Аскольд, ступай. Я все сделаю и занесу. Или через Алексея Владимировича передам.

— Спасибо.

— Спасибо после.

Она повернула меня и подтолкнула в спину. Я так и вышел, не оглядываясь, радостно-встревоженный.

С первым делом было покончено.

Второе дело было ответственней.

К двенадцати часам я ждал к себе Валю. Это ведь не один на одни, а при родителях. Отец наверняка уже рассказал маме о той нашей встрече у завода, и они наверняка уже кое-что обсудили, но как пройдет эта очная ставка?.. И чем ближе подкатывало время, тем я больше волновался. А около двенадцати маме позарез потребовались колбаса и хлеб. Я пулей понесся в магазин, но как ни изворачивался в воскресных толпах, а полчаса ухлопал. Прибежал — а Валя уже в кухне стрекочет с родителями.