Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.

— Андрюша, — спрашивает, — что с тобой?

Я даже вздрогнул. Ну надо же! И в лицо-то еще не посмотрела, а сама догадывается о чем-то.

— Разве не видишь? — говорю. — Уроки учу.

— Вижу, — мама улыбается и больше ни о чем не спрашивает.

А мне уж и самому невтерпеж, так и тянет рассказать ей про Ивана. Не прошло, наверно, и пяти минут, как я решительно так поворачиваюсь вместе со стулом к маме и заявляю:

— Пожалуйста, только не перебивай!

Она выслушала меня и ничего не сказала. Лишь вздохнула.

Прошел час, а Иван все не возвращается. Решаю задачи, а сам нет-нет да на будильник посмотрю. Проходит еще полчаса. Тут уж окончательно не выдерживают мои нервы, и я вскакиваю и направляюсь к вешалке. Хватаю старенькую телогрейку, в которой вожусь по хозяйству, и вдруг слышу из кухни мамин голос:

— Андрей, ты куда?

— Да вот, понимаешь... хочу сходить Ивана встретить... может ведь и заплутаться.

— Ну, что ты! У нас дом приметный, найдет.

Я захожу нерешительно на кухню и, остановившись возле мамы, заглядываю ей в глаза — в добрые, карие глаза, всегда почему-то немного грустные.

— Ты на меня сердишься?

Мама качает головой:

— Нет.

И только я снова сел к своему столу, как он и заявился — пропадущий Иван. У меня сразу от сердца отлегло.

«Эх, болван, — обругал я себя, — и надо ж было нехорошо о человеке подумать!»

А Иван уже снимает шубняк. Гляжу на него... ну и ну, будто подменили парня! Весь чистый, сияющий: волосы приглажены, рубашка в самую пору, штаны тоже. Щеки чуть порозовели, а глаза — глаза Иван тоже, казалось, промыл: они совсем поголубели и смотрели сейчас мягко и доверчиво так. Только вот залихватский чубик, свисавший на лоб, был совсем-совсем ни к месту. Тут мама из кухни вышла и говорит:

— С легким паром, молодой человек!

— Спасибо, — кивает Иван смущенно.

Знакомлю их и приглашаю Ивана к своему столу — он у меня у окна, рядом с тахтой притулился. Раньше, когда мы жили одни, у меня в той, другой, комнате и тахта и стол этот стояли. И полочка с книгами. Теперь у Глеба вместо полочки книжный шкаф. Он в каждую получку столько книг покупает! И не одну лишь беллетристику, но и разные научные, да с такими иногда названиями, что, пока прочтешь, раза три споткнешься!

— Садись, — говорю Ивану. — Будь как дома.

Иван присаживается на краешек тахты и молчит. Наверно, стесняется мамы. А мама ходит по комнате туда-сюда и, чтобы не смущать Ивана, старается не смотреть в нашу сторону.

Все молчим. А будильник отстукивает минуты. Ну что бы такое придумать, о чем заговорить? Выручает Глеб. Он, как медведь, вваливается с шумом, широко распахивая дверь, и еще от порога приветствует:

— Добрый вечер! Только у меня он не очень добрый — в полынью чуть не угодил.

Выходит на середину комнаты, приглаживая копну густых черных волос, и добавляет, скаля сверкающие зубы:

— Никак в нашем полку прибыло?

И по-приятельски подмигивает Ивану.

Первой заулыбалась мама, за нею Иван. А я подлетел к Глебу и напал на него сбоку.

— Андрюша, как не совестно, — говорит мама. — Глеб устал, а ты... Перестань сейчас же!

Но мы ее не слушаемся. Немного погодя я зову на помощь Ивана. И такая начинается веселая возня!.. Воспользовавшись оплошностью Глеба, мы, наконец, валим его на пол.

— Сильны мужички, нечего сказать! — отшучивается Глеб. — Подождите малость, подзаправлюсь, я вам покажу! Узнаете, почем фунт лиха! — И, обращаясь к Ивану, добавляет: — Только знай, парень, мы эдаких силачей, как ты, на стройку не берем. Беды от вас не оберешься — все покалечите!

— А ты откуда знаешь, что он на стройку к нам приехал? — спрашиваю я с удивлением.

Глеб отрезает от буханки добрый ломоть, солит его круто и смеется.

— По глазам вижу. Вон они у него какие — озера!

И снова смеется.

— Нет, правда, Глеб, ты поможешь Ивану куда-нибудь устроиться на работу? — пристаю я к нашему квартиранту.

Иван смотрит на Глеба с надеждой и тревогой. А тот с минуту молчит, а потом спрашивает, уже совсем серьезно:

— Паспорт имеешь?

— Имею, — кивает Иван. — И справку еще и грамоту...

— Ого, и грамоту даже! Тогда, парень, твое дело в шляпе. Только знай: стройка наша особая, передовая. На нее весь мир смотрит. Не подведешь?

Иван опускает глаза и негромко говорит:

— Нет.

И щеки его опять загораются, как час назад, когда он вернулся из бани.

Спать мы легли с Иваном на моей тахте. Уснул он сразу, лишь только опустил на подушку голову.

Интересно, куда Глеб его пристроит? Если бы шел разговор обо мне, я попросился бы к самому Глебу в ученики. Очень уж по душе мне его работа!

Неудача! Собирался в большую перемену проделать эксперимент насчет сличения девчачьих почерков, да помешали Борька Извинилкин, Колька Мышечкин и кто-то еще из ребят — уж не помню сейчас кто.

Сидели на подоконнике и всю перемену гадали: красится Римка или не красится?

Борька говорил — да, другие — нет. Решили заманить Римку в класс и проверить. А она не пошла. Вырвалась и убежала.

После уроков высыпали на улицу целой оравой: наших сорванцов десятка полтора да чуть ли не столько же из девятого «А». Едва отошли от школы, как началось «Бородинское сражение»: задиры «ашники» (так мы зовем ребят из девятого «А») двинулись стенкой на нашу братву. Бой был принят. Скоро в ход пошли портфели, шапки, фуражки. Мы, конечно, не дрались, а так, ради забавы, тузили друг друга — чтобы поразмяться. Смех, крик, гогот на всю улицу!

Вдруг Данька Авилов как заорет:

— Полундра! Голубчик на горизонте!

Смотрю, и верно: от часовой мастерской прямо на главные борющиеся силы величественно шествует Голубчик в своих скрипучих, до блеска начищенных сапогах.

Кто-то из ребят бросился подбирать рассыпавшиеся по снегу тетради, кто-то, схватив шапку, метнулся в первую попавшуюся калитку. Но самые горячие головы, войдя в азарт, даже и не подумали разбегаться, а продолжали баталию с прежней силой.

До поля боя оставалось шагов с полсотни, когда Голубчик, подняв воротник, перешел на противоположную сторону. И так же величественно прошествовал до самой школы.

Когда смельчаки из нашего класса, победив «ашников», отряхивались от снега, в дверях часовой мастерской показался улыбающийся Борька Извинилкин.

Ребята встретили его криками «приветствия»:

— Ура нашему Кутузову!

— Да здравствует победитель!

— Отставить! Вольно, храбрые воины! — попытался отшутиться Борис, но его подхватили на руки и начали качать.

Вид у Бореньки после усердствования его «храбрых воинов» был отнюдь не блестящий.

— Ну вас к черту, пошутить не умеете, — ругался растрепанный Борька, приводя себя в порядок.