Анатолий Рыбин - Рубеж

Мельников и Нечаев молчали. В последние дни у них было столько трудных разговоров, что сейчас в машине каждый из них как бы приходил в себя.

К штабу полка машина подкатила в тот момент, когда Авдеев только что закончил оперативное совещание со своими офицерами и готовился отправиться на учебные поля. Решив, что приехавшее начальство тоже собирается побывать на занятиях, он сразу принялся докладывать, какие задачи поставлены перед подразделениями. Мельников, внимательно выслушав его, спросил:

— А как настроение, Иван Егорович? Сесть на салазки по случаю первой пороши желания не появилось?

— Не знаю, право, насчет салазок, а вот хозяйственники проснулись сегодня раньше обычного, товарищ генерал.

— Значит, и вы не спали, если хозяйственников заметили?

— Да мне есть отчего сон потерять... Слыхали, наверно?..

— Слыхал, — сказал Мельников. — Признаться, не сразу поверил... Это что же — взбалмошность?

— Характер, товарищ генерал. А впрочем, чего теперь гадать. Уехала и уехала, значит, ей так лучше.

— Ну это вы зря, — возразил Нечаев. — Молодым женщинам свойственна опрометчивость.

Авдеев смущенно пожал плечами, достал из планшета свернутый вчетверо тетрадный листок, протянул комдиву:

— Вот почитайте.

На листке было несколько торопливых, с неровным нажимом слов:

«Сидеть на двух качающихся стульях не могу. На тебя, Ваня, так зла, что не хватает слов это выразить. Оставайся и живи со своей любимой степью, она для тебя, как видно, дороже семьи».

Передавая записку Нечаеву, Мельников заметил:

— Гнева тут, конечно, много. Отсюда и опрометчивость... Вы правы, Геннадий Максимович.

— Просто вспылила женщина и совершила глупость. А теперь, вероятно, сама раскаивается. Но муж далеко, раскаяний не слышит. И потому сам мучается. Разве не так, Иван Егорович? — спросил Нечаев.

— Может, так, а может, и не так...

— Смотрите-ка, выходит, степняки не поняли сибирского характера? — Мельников широко развел руками. — Что ж, не будем тогда терять добрых надежд. Так, наверно, Иван Егорович? Давайте держитесь, не падайте духом. Понимаю — трудно, но ничего не поделаешь. Перед вами полк, люди. Вы для них как барометр: стрелка на «ясно» — и у них настроение бодрое. — Мельников пристально посмотрел на осунувшегося Авдеева и подумал: «Странное дело, на тактических занятиях, на учениях столько мужества у этого человека, столько выдумки, настойчивости, а тут, в личной жизни... беспомощен, как ребенок. Наверно, потому, что любит...» — Вы, кажется, хотели повести нас на учебные поля, Иван Егорович?

— Так точно, товарищ генерал, — ответил Авдеев. — Но я хотел бы раньше показать вам свой новый план. Если можно...

— Какой план?

Авдеев достал из сейфа свернутый в трубку чертеж, расправил его на столе, стал объяснять:

— Это по вашим замечаниям на разборе учений, товарищ генерал. Тогда действительно некоторые оборонительные сооружения оказались у нас разбросанными, лишенными взаимодействия. Сейчас есть полная возможность создавать полосы комбинированные, с единым управлением.

— Верно, — сказал Мельников. — Очень верно.

— Тогда прошу разрешения приступить прямо к делу, товарищ генерал, — сказал Авдеев. — Пусть подразделения не от случая к случаю преодолевают такие поля, а систематически. Идет, например, взвод в разведку — пропусти его через комбинированную зону. Отрабатывает рота «бой» на переднем крае — и тут чтобы борьба со всей системой препятствий была.

— Вы слышите, Геннадий Максимович? — спросил Мельников, повернувшись к Нечаеву.

— Смелое предложение, — сказал тот и придвинулся поближе к столу.

— А вы советовались с инженером, начхимом? — спросил Мельников.

— Советовался, товарищ генерал. Они — «за». А вот полковник Жигарев вроде «против».

— Почему?

— Считает, что хватит нам одного ЧП, с Зябликовым.

— Откровенный аргумент, ничего не скажешь. А мне ваша идея нравится, Иван Егорович. Этого как раз и требовал от нас замкомандующего. — Комдив посмотрел на Нечаева. — Вы как настроены, Геннадий Максимович?

— Я за то, чтобы обсудить это предложение в самое ближайшее время. Привлечем к этой новинке внимание парторганизаций, комсомольцев.

— Добро!

В тот же день, после возвращения из Степного гарнизона, Мельников вызвал Осокина и начальника штаба Жигарева. Нужно было готовиться к военному совету. Требовалось подвести итоги проверки, установить наконец причину происшествия у ракетчиков, сделать заключение.

— Прошу высказать свои соображения, — сказал комдив, когда Осокин и Жигарев появились в его кабинете. — Начинайте вы, — кивнул он начальнику штаба.

— А я уже докладывал, товарищ генерал, мне трудно оценивать, — возбужденно сказал Жигарев. — Дело в том, что авария произошла на моих глазах. Я видел, как падала учебная ракета, видел суматоху. Ну и... Словом, все видел, слышал, а предотвратить аварию не смог. Это — факт. И за то, что все произошло, по существу, в моем присутствии, часть вины, безусловно, падает на меня. Тут никаких оправданий я не выискиваю и выискивать не хочу: дисциплина есть дисциплина. Но имеется и другая сторона дела. Я имею в виду рационализаторскую работу. Ее, скажем прямо, порой трудно было отделить от боевой подготовки расчетов. И происходило это по инициативе командира дивизиона. Несмотря на наши попытки образумить его, он продолжал изо дня в день нарушать распорядок и дисциплину в дивизионе. Точно так получилось и в день происшествия. И если говорить откровенно, — Жигарев выпрямился, многозначительно посмотрел на комдива, — мы все виноваты в том, что не сумели вовремя привести человека в чувство. Тут, я полагаю, иного мнения быть не может. А про себя скажу чистосердечно: сожалею, что в самый ответственный момент оперативных мер для остановки тренировочных занятий не принял, а принять мог.

— Спасибо, Илья Михайлович, за откровенность и самокритичность, — сказал Мельников. — Только поясните, что, по-вашему, значит: «привести человека в чувство»?

— Но есть же устав, товарищ генерал. В нем достаточно дисциплинарных мер. Кстати, я неоднократно предлагал воспользоваться этими мерами.

— Да, предлагали, верно, — раздумчиво сказал Мельников и обратился к Осокину: — А что у вас нового, Аркадий Петрович? С регламентными работами в подразделении разобрались до конца? Нарушений не было?

— Почти не было, товарищ генерал, — сказал Осокин.

— Что значит почти?

Осокин теребил оказавшийся в руках блокнот: полистал, потом закрыл его, убрал в карман.

— Были задержки, товарищ генерал. Одна — в связи с учениями, когда регламентные работы пришлось оттянуть на пять суток. А перед инспекторской проверкой, наоборот, провели такие работы раньше срока. А самовольных нарушений не случалось.