Василий Ганибесов - Старатели

Григорьевна прижалась к Свиридовой и погладила ее плечо.

Свиридова нетерпеливо надела макинтош, взяла какую-то газету и, целуя Григорьевну, сказала, отводя от нее глаза:

— Я до клуба...

Свиридова прошла мимо клуба, даже не взглянув, на него. Она спустилась по поселку ниже к пади и, уже у квартиры Усольцева, встретила Серафимку Булыгину со Степкой Загайновым.

Увидя Свиридову, Серафимка расплылась в улыбке. Она бойко кивнула Наталье Захаровне головою и, не выпуская из рук своего кавалера, сконфуженно потянувшегося было наутек, выпалила:

— Вы к Усольцеву?

— Что? — Свиридова даже остановилась, изумленная вопросом. — С чего ты взяла?

— Замок у него. Куда-то убежал, Наталья Захаровна, — затрещала Серафимка, — смешной о-он... Чесс слово! В тройке, брюки навыпуск, а пиджак измятый. Бежит, кепка на затылке, и все за галстук хватается. Жмет, видно.

Свиридова, не слушая болтовню Серафимки, быстро прошла мимо дома Усольцева. Она вернулась домой, сбросила макинтош и торопливо оделась в шаровары, сапоги и кожаную куртку. Она прицепила к поясу охотничий нож, в карман положила горсть патронов и коробку спичек, взяла со стены карабин и ушла.

Григорьевна не успела еще опомниться, а Свиридова уже верхом крупной рысью пролетела мимо дома, вверх, к Чингароку.

Без дороги, прямиком, Свиридова проехала к лесу и скрылась в нем.

Григорьевна постояла, потом проворно накинула платок и, шумно дыша, побежала в поселок. Усольцева она нашла в общежитии китайцев.

— Наташа уехала, — сказала она, вызвав Усольцева за дверь. — В тайгу.

— Какая Наташа? — глядя на разбегающиеся глаза Григорьевны, спросил Усольцев. — Вы кто такая?

— Свиридова. А я тетка ей.

Усольцев схватил Григорьевну за рукав.

— Зачем она поехала?

— Вот и спроси ее, взбалмошную. Ночь, а она штаны надела, ружье за плечо — и нет ее. Сроду такая. Чуть что — и в лес. Сядет где-нибудь в хребте и до утра будет сидеть, как медведиха. Страху-то, видно, наберется там, охолонет — и опять человек человеком.

— Может, она в Листвянку уехала?

— Какая там Листвянка! — рассердилась Григорьевна. — В Листвянку влево, а она прямо в хребет...

Усольцев выехал уже в темь, без дороги, по направлению, показанному Григорьевной.

Чувствуя нетерпение седока, Чалка торопливо лез в хребет.

Перед крутыми взлобками Чалка останавливался и оглядывался, ожидая, когда Усольцев спешится, и потом боком; цепляясь острыми подковами за каждый выступ, зубами хватаясь за багульник, все-таки лез вперед. Усольцев, бросив поводья, карабкался рядом с Чалкой. На вершину они взобрались уже в полночь.

Усольцев долго неподвижно стоял, оглядываясь во все стороны, и, притаив дыхание, вслушивался в таежные ночные шорохи.

Тайга спала, притаившись. Лишь изредка, по-старушечьи шепелявя, ворчали на озорной ветерок березы, шикали сосны и что-то бормотали впросонках глухари. И снова все стихало.

Куда ехать?..

Усольцев сел в седло и опустил поводья — Чалка скорее сам набредет на своего гнедого друга.

Свиридова проехала этими же местами.

Она пробралась по хребту к седловине, привязала коня к дереву, ослабила подпруги и ушла на западный склон, к известной ей поляне.

На опушке поляны Свиридова вгляделась в кроны деревьев, нашла в одной из них замаскированные охотничьи полати и влезла на них по приставленной сучковатой вершинке лиственницы. Она осторожно ощупала полати, убедилась, что никто на них, по крайней мере нынче, еще не бывал, и легла, направив карабин на поляну.

На поляне, чуть-чуть освещенной звездным небом, темнели среди травы черные пятна взрыхленной земли — это козы приходили сюда лизать круто посоленный чернозем. Свиридова пригляделась, побелила мелом мушку карабина, прицелилась в пятна, устроилась удобнее и примолкла.

Кругом было тихо.

Тайга спала.

И горы и гололобые азиатские сопки беспробудно спали, потонув в покойном мраке забайкальской ночи. И только небо — бездонный и бескрайний океан — жило своей загадочной жизнью. Миллионы золотинок горели на нем, мерцали ослепительным блеском бриллиантов, вспыхивали и угасали, иногда, сорвавшись, стремительно падали, огненной чертою разрезая ночь. И все эти звезды медленно, предопределенно и безмолвно плыли куда-то в темно-сиреневом забайкальском небе...

Перед рассветом еле слышно прошелестела внизу трава, и сейчас же между стволами деревьев появилось темное пятно. Оно замерло на месте, как бы прислушиваясь, и затем, часто останавливаясь, на кромку поляны неслышно вышел рослый и стройный гуран.

Он осторожно царапнул по земле копытом, отпрыгнул в сторону, прислушался и снова, уже уверенно, вышел к солонцам.

Свиридова дождалась, когда он начнет лизать соленую землю, и потом взяла его на мушку. Гуран был не далее пятнадцати-двадцати шагов. Свиридова прицелилась ему в плечо и вдруг представила себе, как пуля пробьет лопатку, разорвет сердце, и сильное, полное жизни, красивое животное забьется в конвульсиях...

Нет! Нет! Пусть живет!.. Пусть живет!

Она осторожно сняла палец со спускового крючка и положила его на предохранительную скобку.

Гуран порывисто поднял голову, прислушался, но кругом было тихо, и он опять стал лизать землю. Он вскапывал ее, выбирал губами наиболее соленые кусочки чернозема, но вдруг испуганно вздрогнули, гулко рявкнув, прыгнул в кусты.

Свиридова слышала, как раза два далеко хрупнули сучки, и снова все замерло.

С рассветом, как всегда, длинно и хрипло прогудел гудок Мунгинской электростанции. В скалах Чингарока, бесконечно повторяясь, откликнулось эхо.

Это эхо разбудило дремавшего в ложбине старого гурана. Он испуганно вскочил, рявкнул и размашисто отпрыгнул в сторону. Высоко подняв голову, нервный, готовый мгновенно ответить на подстерегающую его опасность, гуран тревожно огляделся, увидел поднимающуюся в стороне козу с двумя рыжеватыми однолетками и успокоился.

Он шумно вздохнул и, неслышно, часто оглядываясь на пошедших за ним коз, пошел на восток, навстречу солнцу.

Козы встретят солнце на гребне хребта. Они приветственно хошкнут ему, восторженно взроют острыми копытцами землю, повернут обратно и, поедая влажную, росистую траву, тихо пойдут по кромке уходящей на северо-запад тени.

Тайга просыпалась. Снизу, всю ночь зря продежуривший около конного старательского табуна, поднялся волк. В ложбине хребта волк наткнулся на теплое еще, остро пахнущее козье лежбище, жадно потянул носом и наметом пошел по следу.

След был свеж; волк бежал, с мучительным нетерпением клацая зубами. Он исхлестал себе росистой травою поджарое брюхо, выполоскал в росе далеко выпавший жаркий язык и на хребте с бега ударился о нестерпимый блеск солнца. Ослепнув, он споткнулся и растерянно закружился, потеряв след. Потом он трусливо повернул назад и покорно, боясь обернуться, поджав хвост, побрел обратно.