Павел Федоров - Пограничная тишина

— Кому?

— Да молодняку всему! Ведь удержу нет, каким галопом они скачут к самостоятельности, к самовыражению, или еще что-то такое придумали поэты...

— Погоди, Павел, поэты тут не при чем. Ты сразу начинаешь напускать туману. У тебя выходит дочь замуж. Это нужно отметить в окружном масштабе. Это одна сторона дела, и самовыражение тут приплетать не надо...

— Я ничего не приплетаю. Хотел бы я видеть, как подрастет твоя Лорка и в один прекрасный день приведет тебе в канцелярию заставы студентика...

— Так оно и будет! — подтвердил Иван Александрович. — А ты что думал, наши девчонки в атомный век станут выполнять роль домашних наседок и прислужниц? Да никогда в жизни!

— Ну, брат, пошла политграмота... Как будто в Павле Андрееве сидит первобытная сила и он закабалил своих женщин... Все это, дружок мой, понимаю не хуже тебя. Меня смущает другое...

Павел Иванович замолчал, словно прислушиваясь к сочным звукам настраиваемой под баян гитары, доносившимся из раскрытых дверей клуба. За кустами сирени слышался девичий смех. Мелькнуло платье, аккуратный мундир пограничника и начищенные до глянца солдатские сапоги.

— Никак, твой ефрейтор какую-то девчонку уговаривает и сам при всем блеске...

— Сегодня он медаль получает, а недавно принят в партию, — отозвался Засветаев. — Так что же тебя смущает?

— Дети какие-то другие пошли и вообще молодежь, новое, например, пополнение... Ну у нашей Наташки, скажем, порывистая, жизнерадостная натура, сумасбродство всякое... В кого она пошла? Дед — шахтер, мы с матерью — самые тихие люди... А они, брат, все с какими-то новыми отголосками современности. Смело рассуждают о всевозможных предметах, побуждения у них самые благородные, а иногда и просто резкие...

— Если хочешь знать, в них я вижу живое воплощение нашей с тобой мечты!

— Не мечтал, чтобы моя Нелька, девятиклассница, критиковала отца за то, что он не знает физики, высшей математики и электронного дела...

— А чем же не по душе твоя младшая? Только ли такой критикой?

— Не только... Пристально наблюдаю и хочу знать, какими они наливаются соками.

— Опять ты напускаешь туману. Ты бы попроще изъяснился!

— Будто бы ты и не понимаешь? У тебя проще — сын в пограничном училище, родовая, так сказать, традиция, пограничная наша косточка. Мои же приезжают из города и привозят домой совсем иной дух, разговаривают как-то по-иному, с нами они постольку, поскольку мы их «предки», как теперь принято выражаться, а мыслями и сердцем где-то у себя... Берут от жизни и новые танцы, и музыку, бегут на выставки абстракционистов, гоняются, конечно, за модой, как и во все века... Мне хочется знать, как они готовятся к трудностям жизни. Ты обращаешь внимание на новое пополнение?

— Еще бы!

— Тебе легко работается с молодежью?

Мысли Павла Ивановича были настолько близки Засветаеву, что даже самая малая частица этих раздумий находила ответный отклик.

— Не было у пограничников легкой жизни во все времена!

— То само собой. Не о том я вовсе. Вот мы накопили с тобой огромный опыт, знаем дело, которому посвятили жизнь, а работать становится все сложнее. Почему бы это?

— Ты имеешь в виду нашу воспитательную работу?

— Безусловно! Ты же теперь больше сидишь, проверяешь конспекты заместителя, свои штудируешь, разными книгами обкладываешься...

— Даже дневничок завел, — усмехнулся Иван Александрович. В вопросах воспитания Павел Иванович был большой дока.

— Да и я разные мыслишки записываю... К занятиям мы с тобой всегда готовились добросовестно, иначе слушателей сгложет смертельная тоска. А все ли так готовятся? Молодые офицеры вдруг забывают, что теперь в армию приходит новая молодежь и подравнивать ее искусственно под молодежь тридцатых — сороковых годов нельзя. Одно дело — традиции, совсем другое — практика жизни.

— Самосознание, — со значением проговорил Иван Александрович.

— Да, если хочешь, и самосознание!

— Понимаешь, Павел, тогда ребята приходили в армию с готовым, прочно утвердившимся классовым самосознанием. В обиходе не было мирных слов. Пауком разрасталась фашистская свастика, и нас готовили не к легкой жизни. Это внушала школа, комсомол, и каждая советская семья торжественно готовила бойца Красной Армии!

— Другая была эра, и девчонки не ходили в символических юбчонках... — иронически заметил Павел Иванович. Его невесты не давали ему покоя.

— Наверное, и не в моде дело... Вот если, скажем, солдат опустил на пуп ремень, смастерил гармошки на сапогах — это одна сторона. А вот когда вместе с модой начинает проникать чуждая нам идеология... Тут уж никакие красивые речи о самопожертвовании не помогут...

— Вот об этом и моя печаль! — воскликнул майор Андреев.

— Нельзя делать вид, что у нас все идет гладко, — продолжал Засветаев. Он все еще находился под впечатлением только что произнесенной на собрании речи, в которой главным образом говорил о подготовке молодых офицеров, сделав упор на то, что подготовка их нуждается в существенном улучшении.

— Как закрепляют молодые офицеры свои знания, приобретенные в пограничных училищах? Нужно, чтобы закалку они получали непосредственно на заставе, будучи стажерами. Получив офицерские звания, они сами становятся учителями, воспитателями, способствуют формированию личности солдата, защитника Родины. Нередко эти молодые личности в том сыром виде, в каком они приходят к нам на учебные пункты, проявляют сложный характер. Мы должны признать, что с каждым годом и процесс учебы становится сложнее. Именно в этом труднейшем процессе молодые офицеры должны дозревать сами, как строевики и воспитатели, в высшем понимании этого слова!

Шумно было в зале после его выступления. Вспоминая эту речь, друзья перевели беседу на дела застав, обменялись мнениями о своих заместителях.

— Год тому назад ко мне приехал Федя Терехов. Правда, службу знал, потому что на курсы младших лейтенантов поехал из сержантов. Вернулся офицером, ну просто не узнать — петушок петушком, да еще молоденький такой петушок, с хрипловатым голосочком. Помнит, с одной стороны, что он офицер, с кителя пушинки сдувает, а с другой — с солдатами задирается...

— А у меня лейтенант Рощин все время забывал надевать сапоги. Как чуть что — в щиблетиках...

— Не может быть!

— Слово даю! Уж так привык... — Усмехнувшись, Засветаев покачал головой.

— Выходит, привык... — Павел Иванович вкусно, раскатисто засмеялся. — Слушай, что я тебе расскажу. Однажды сижу у себя дома и занимаюсь каким-то делом. В открытое окно березкам своим радуюсь. А возле казармы мой Федор Терехов построил людей для занятий. Вижу: въехала во двор машина и чуть ли не уперлась прямо в солдатскую шеренгу. Выходит из машины твой Игорь Рощин в отличной полевой форме, грудь боксерская, плечи тоже, атлет парень против моего Феденьки. Слышу, раздается команда «Смирно!», младший лейтенант Терехов подбегает к лейтенанту Рощину, ладошка ребрышком, под козырек и доклад по всей форме. А твой так солидно, с этакой небрежностью бывалого кавалериста, откозырнул в ответ и молвил: