Анатолий Буйлов - Тигроловы

На дне каньона, в сплошном буреломнике, тигроловы нашли тщательно обглоданные кости изюбрихи. Как она смогла заскочить в середину этого немыслимого нагромождения валежин, через которые люди едва перебрались, этого уже никто не узнает; только дикий, невероятной силы страх мог загнать сюда изюбриху. Крутые склоны каньона были перекрещены вдоль и поперек упавшими деревьями. Живые деревья — елки и пихты — образовывали над каньоном темно-зеленый свод, сквозь который с трудом проникал сюда солнечный свет. Ели тут были очень толстые и на редкость высокие, точно стремились изо всех сил дотянуться до солнца.

Обглоданные кости и голова изюбрихи с застывшими, как стеклянные шары, глазами, истоптанный тигриными лапами снег, нагромождения валежин, холодный сумрак и зловещая обманчивая тишина вокруг — все это не располагало на веселые мысли, хотелось побыстрей выбраться из этого мрачного, как могильная яма, места.

Из каньона тигры поднялись по крутому склону, а тигроловам, чтобы выбраться из него, пришлось искать отлогий распадок.

Пройдя по склону километра два, звери вдруг повернули резко вправо, на пойму реки, и зарысили к группе огромных колоннообразных ясеней.

— В азарт вошли, опять кого-то учуяли, ловить собрались, — сказал Евтей, кивая на след. — С молодыми это бывает — научатся давить и давят первое время все подряд, как волки. Потом-то остепенятся, а сейчас им это в охотку.

Но ошибся Евтей. На берегу реки молодые тигры встретились с матерью. Встреча была, судя по следам, очень сдержанная, тигрица лишь обнюхала своих отпрысков — и, похлестав хвостом снег, деловито пошла в сторону. Молодые тигры зарысили было вслед за нею, но она, приостановившись, видимо, угрожающе рявкнула, и оба они испуганно отпрыгнули и долго топтались в нерешительности, прежде чем отправиться восвояси.

— Вот видишь, Павелко, это она подходила к ним для проверки: как, дескать, поживают мои отпрыски. Удостоверилась, что живут неплохо, с голоду не подыхают, и вот пошла своей дорогой. На четвертом году она их от себя отгоняет, научит давить и отгоняет. Ну, однако, материнское сердце беспокоится все-таки. В месяц раза два-три она их обязательно проведает. Если увидит, что молодые бедствуют, не могут никого задавить, что-то не выходит у них, тогда она опять берет их под свою опеку, снова учит, как нужно давить и охотиться. Преподаст урок и скроется, следит, как они усвоили. А потом и они сами все дальше и дальше начинают отходить друг от друга.

— Ты смотри, какой умный зверь! — изумился Павел.

— А ты думал как? Тигра — она умней любого зверя! — с гордостью заметил Савелий. — Куды умному медведю до тигры!

— А вот еще ихние лежки, — сказал Евтей.

Под невысокой, но очень густой и раскидистой елью Павел увидел две обледеневшие лежки.

— Рядышком спали, видно, поджидали матку свою, — уже на ходу продолжал говорить Евтей. — Не верится им, что мать ушла от них и им надобно начинать жизнь самостоятельно.

— Слышь, Евтеюшко! — окликнул брата отставший Савелий. — Не пора ли нам место для нодьи подыскивать? Солнце-то, вишь, за сопкой уже.

— Да я уж тоже об этом подумал. Вон за тот кедровый носок пройдем — там и будем искать подходящую кедру.

За кедровым носком подходящего сухого кедра, годного для нодьи, не оказалось. Подходящий кедр удалось найти лишь через час ходьбы на крутом неудобном для табора склоне. Но дальше идти и отыскивать другое, более подходящее место было рискованно: уже смеркалось, и надо было спешить с устройством табора.

В десять вечера взошла луна. Поужинав и покормив собак, сморенные усталостью тигроловы легли спать.

Внизу, как и предполагал Павел, спать было очень холодно, все тепло от нодьи уходило вверх, а снизу от подножия склона тянуло холодом так, что приходилось вертеться, подставляя к нодье то спину, то грудь, то бока.

Павел посмотрел на Евтея — тот лежал скорчившись, спиной к огню, с головой укрывшись шинелкой, со стороны огня она едва заметно парила, а с другой стороны была покрыта инеем, в инее была и торчащая из-под шинели борода. Павел привстал, посмотрел через пламя. Лошкаревы спали, блаженно вытянувшись, подставив заголенные спины жаркому огню.

Нодья горела ровно и хорошо, но все равно то Евтей, то Павел, просыпаясь от холода, поправляли ее, завидуя безмятежно спящим на той стороне Лошкаревым. И, как назло, ночь была ужасно морозная и оттого казалась нескончаемо длинной. Кое-как продремав до шести утра, Евтей и Павел, потеряв всякое терпение, разожгли костер и принялись варить завтрак и сушить на себе одежду. Залитая лунным светом тайга стояла вокруг темным оцепеневшим войском, ощетинившись острыми копьями и шлемами. Трещали от мороза сучки, но Павлу казалось, что трещат копья и тихо позванивают кольчуги. Павел представил себе, как ползет на тайгу, поблескивая квадратными железными щитами, бессчетное число трелевочных тракторов, а за тракторами люди в пластмассовых касках и с бензопилами...

Проснулся Савелий. Встав на колени, потер глаза, глотнул едкого дыма, пахнувшего на него от пышущей жаром нодьи, и закашлял, помешав Павлу дорисовать нелепую фантастическую картину сражения деревьев с тракторами.

— Ну, как спалось, Евтеюшко? — подходя к костру, участливо спросил Савелий.

— Как у Христа за пазухой, братец, — сердито проворчал Евтей, снимая с таганка закипевший чайник. — Спрашиваешь, будто не знаешь, как на уклоне возле нодьи спать.

— Да знаю, как не знать, — виновато признался Савелий. — Хреновое место попалось. Нодья хороша, а место — вишь какое...

— Да вижу, вижу, не слепой, чай. Тебя я, што ли, упрекаю? Сам привел сюда вас, сам и место неудачное выбрал.

— Ну, ничо, Евтеюшко, ничо... — Савелий широко с удовольствием зевнул. — Следующую нодью на хорошем месте поставим.

— Кто знает, может, и на худшем. Буди Николая-то, хватит, поди, спать, рассвета дожидать не станем, пока луна ярится, можно и при ней по тигриному следу идти.

— И то верно, Евтеюшко, кто рано встает, тому и бог дает, — охотно согласился Савелий. — Мороз-то седни, мороз... — И, зябко поведя плечами, пошел к нодье будить разоспавшегося Николая.

Выйдя на тигриный след, Евтей пропустил Павла вперед:

— Иди-ка, Павелко, у тебя глаза позорче моих, не ровен час, в лунном свете тигриную тропу с кабаньей перепутаю. Когда совсем развидняется, тогда подменю тебя.

«Я могу и без подмены по любым следам ходить», — подумал Павел. Но вслух ничего не сказал, только кивнул и быстро уверенным шагом пошел по следу.