Лев Правдин - Бухта Анфиса

Зиновий Кириллович все еще добродушно посмеивался и вытягивал губы, показывая, будто все, что тут говорится, ничуть его не задевает. Даже совсем наоборот, его радует такой занимательный разговор, и он готов продолжать его.

— Заметил я, — сказал он как можно задушевнее, — заметил, что тут, в деревеньке вашей, очень часто и охотно рассуждают о душе. И о боге также. Воздух тут, что ли, такой? А ведь, как известно, этот самый бог проклял род людской…

— Бог-то? Да ну его совсем! — Анфиса рассмеялась и так взмахнула руками, словно прощая собеседнику его поведение и в то же время любуясь своим богом, таким ласковым, простоватым и одновременно мудрым. — В этом деле у него осечка получилась.

— Это у бога — осечка!? — Васька, сорвавшись с перил, подбежал к Анфисе. — Вот это здорово! — Он опустился на траву у самого крыльца, в руках у него оказался карандаш и потрепанный блокнот.

— А что же тут такого особенного? — заговорила Анфиса. — За семь дней такое сотворить, тут, хоть кто ни будь, всего не угадает. Да ты не хлопай руками! — прикрикнула она на Ваську. — Хочешь слушать, так сиди смирно. Вот там у них дело какое получилось. Ходят Адам с Евой по раю, друг дружкой любуются, и очень им хорошо и вроде неловко, стеснительно. А отчего — они до поры и сами не знают. Первенькие же, чего они видели? Ходили они, ходили по раю, проголодались. Адам и говорит:

— Чего бы поесть?

А Ева ему:

— Да вот яблоки. Незавидная, да все же еда.

— Господь заругает, — говорит Адам. — Предупреждение он делал насчет этих яблоков.

— А не увидит он. Спит.

Уговорила. Только они яблочко сорвали, съесть еще не успели, господь — вот он:

— Я тут постарался, рай для вас создал, а вы безобразничаете! А-я-яй! Нехорошо как!..

Адам молчит. Мужики — они всегда сначала застесняются, а потом, когда в толк придут, то уж момент и прошел, и говорить не о чем. А бабы, если что не по ним или несправедливость заметят, они молчать не любят. Вот Ева и отвечает:

— Да господи! Чего это ты нас а-яй-каешь? Рай создал! Так это же для ангелов. А мы, погляди-ка, — люди. Нам пить-есть надо, любить надо, детей родить. Все у нас имеется для того: погляди-ка. Да ты не стесняйся, сам, небось, нас создал такими, а теперь глаза прячешь, глядеть стесняешься.

И говорит господь:

— Да, действительно. Как же это я недоглядел?

— Все ты, господи, доглядел-предусмотрел. Без людей-то что тебе делать? Да и не станет тебя вовсе без людей-то.

— Ладно, — говорит господь, — не тарахти. Я подумаю.

Ушел думать. Думал, думал — устал. Говорит архангелу:

— Иди, скажи тем двоим, пусть живут, как хотят. Да из рая их с глаз моих подальше.

Прибыл архангел в рай, огненным мечом замахал, возвестил волю господню глупым голосом.

Ну, Адам не стерпел и по мужичьему обычаю послал его туда и растуда. Архангел глаза разинул, еще пуще замахал мечом, ну прямо зашелся весь, и тоже слов не пожалел, несмотря на свой ангельский чин.

— Ах ты, — говорит, — такой-растакой, из глины слепленный! Чтобы, — говорит, — сейчас же очистить райские местности!

А Ева ему:

— Так прямо вот и разбежались…

Ну, видит архангел, никто его не боится. Это ему удивительно такое положение. Поостыл и начал соображать, оглядываться. Чего они тут делают? Видит, непонятное делают: Адам ветки ломает, шалаш ставит, Ева из листьев чего-то шьет.

— Это вы чего?

— Жить собираемся, — говорит Адам. — А ты отдай мне свой меч. Ни к чему тебе игрушка эта. А мне надо.

Отдал архангел, смотрит, что будет. Адам начал мечом землю копать под огород. Тут уж совсем архангел одурел, кинулся к господу, докладывает, чего видел.

— Ну, эти не пропадут, — сказал господь и махнул рукой. — А ты к ним лучше не суйся. Без тебя проживут.

А потом и он привык, и ничему не удивлялся, на дела людей глядя. Не все понятно, ну да ему и не надо этого. И не старался он вникать. Живут люди и живут. Только, когда встретит Еву где-нибудь, спросит:

— Как это я тебя такую острую да на всякое дело способную сотворил?

А Ева ему:

— Не ты меня такую сотворил. Нужда сотворила. А ты, если бы подумал своей головой, дурости бы в людях поубавил. От нее нам житья нет.

— Дурости? Ну, это уж теперь не моя забота. Теперь моя сила против твоей бессильна. Вон сколько от тебя народу пошло! Теперь вы уж как-нибудь сами.

Анфиса поправила белый платочек и снова как бы похвалила:

— Вот он, бог-то, какой: чего не может, так уж и не берется, как некоторые, и не боги даже.

— Колоссально! — воскликнул Васька, потрясая карандашом. — Выходит, человек сильнее бога?

— Какой ты быстрый! Сильнее. Да что же они, силой мерялись? Богу человека не одолеть — это ему известно. И человек, если он в своем уме, тоже против бога не пойдет. А пойдет да еще и одолеет, так и в самом деле все человеческое потеряет и в воду полезет.

— Дошло: рай создан для ангелов, а на земле человек все должен делать так, как нам надо…

Сделав такое открытие, он замолчал и углубился в свой блокнот.

Раздались трескучие выстрелы, и в небо ударили ракеты, пять штук. И еще пять. У Харламовых дружно крикнули «ура!». Разбежались разноцветные огни. Заиграли на воде. Потемнело небо. На Анфисином дворе захлопал крыльями и заполошно вскрикнул разбуженный петух. Ленька заливисто рассмеялся.

— Всем радость, — сказала Анфиса. — Сорок два года человеку исполнилось, и всем радость.

За оградой, как из лунного света, возник небывалой серебряной масти конь. На нем девчонка — ракетные отблески запутались в ее разлетевшихся ржаных волосах, как разноцветные светляки.

— Студенты у вас? — слегка задохнувшись, громко спросила она.

— Здесь мы! А что?

— Ух ты, какая! — восхищенно пропел Ленька и кинулся к ограде.

Поднимая серебристую пыль, конь бил ногами и оседал от нетерпения. «Какое это чудо! — думал Ленька. — Такая маленькая, легкая девчонка сдерживает этого зверя, укрощает, заставляет повиноваться».

— Товарищи студенты! — продолжала выкрикивать она. — Бригадир велела, чтобы сейчас же в поле. Зерно спасать! — Она вскинула руку, то ли призывая всех, то ли указывая на небо, где еще ликующе рвались ракеты среди редких тучек.

Потом опустила руку и сделала какое-то совсем уж неуловимое движение, которого только и ожидал ее конь. Он вздернул голову, сверкнул оскаленными зубами, с неукротимой яростью ударил копытами в гулкую землю и умчал свою повелительницу.

— Давайте скорее!.. — донесся издалека ее призывный голос.

— Нинка? — спросил Андрей Фомич, ничуть не удивляясь тому обстоятельству, что она нисколько не изменилась с той поры, когда он ее впервые увидел. Как будто она на своем скакуне мчалась наперегонки с торопливыми годами и даже насколько-то опережая их.