Лев Правдин - Бухта Анфиса

Агапов прошел мимо Артема, сел на стол и спросил:

— На что обижаешься?

— Ни на что. Вы не подумайте…

— Тогда на кого? — Агапов вынул из кармана блестящий металлический портсигар и начал играть им, ловко перебрасывая с руки на руку.

Артем пожал плечами. Сначала с недоумением, а потом и с явным восхищением следил он за полетом тускло поблескивающей коробочки. Движения сдержанные и точные, совсем как у циркового жонглера.

— Я знаю: это ты на меня обиделся, еще в тот день, когда я твой очерк правил. И столько дней в кармане обиду таскаешь! Цветочки эти тебя доконали, а то ты и еще бы терпел. Выдержка — это хорошо.

Портсигар блеснул и пропал, так что Артем и не заметил, куда он делся, а в руках Агапова оказалась какая-то бумага.

— Так вот: создана комиссия, и горком ввел тебя в эту комиссию. А председателем назначен… — Он заглянул в бумагу. — Свищев, бригадир плотничьей бригады Гидростроя. Давай действуй!

И он заговорил о новом поручении и о том, какой почет оказан ему — комсомольцу, начинающему журналисту — со стороны партийного комитета.

— Вот тут тебе и пригодятся выдержка и умение до поры скрывать свои чувства, — закончил он одобрительно.

То, что Агапов, да и сам Артем, считали почетным, ответственным поручением, для бригадира Андрея Фомича Свищева являлось совсем лишним и нудным делом. И даже не делом, а, как он сказал, «тягомотиной».

— Ловкачи! Они собрались в тресте, я это и без обследования вижу. Что другое, а все строительные тонкости мне известны.

— Ну и хорошо, — сказал Артем, — скорей разберемся.

— Скорей нельзя. Всякое занятие свои сроки знает. Я бы это все в один день провернул, а нельзя.

— Да почему же?

Помолчав, Андрей Фомич придвинул счеты и загремел точеными кругляшками:

— Три дня проверять да считать; день акт писать; день отчитываться. Форма, чтоб ее!.. Можно и скорей бы, да шуму лишнего много будет: скажут — несерьезно подошли. Верхушки слизнули. Знакомое это дело. Как только строителей проверять, так меня туда и сунут. Это уж как закон. Куришь?

Они сидели в одной из комнат треста, отведенной специально для комиссии, и ждали, пока соберутся все, кому назначено. Обычная канцелярская обстановка: два стола, два шкафа, набитых какими-то толстыми пыльными папками, два окна, в которые заглядывал слезливый день осени.

С интересом разглядывая своего нового знакомого, Артем заметил, что его самого тоже разглядывают и тоже не без интереса. Тогда он застеснялся и стал смотреть в окно. А бригадир с нескрываемым уважением спросил:

— Это, значит, ты все и раскрыл?

— Нет. Я только случайно. А раскрыли они сами себя.

— Это правильно: такие всегда попадаются на свой же крючок. А ты все-таки сообразил!

Артему все очень понравилось в этом человеке: и то, что он такой скуластый и толстогубый, а кажется красивым, и что все движения его подчеркивают силу и ловкость, и что он открыто и просто говорит обо всем и, кажется, считает Артема своим человеком. И даже то, что он сразу начал говорить с Артемом по-свойски, расположило к нему. Интересный человек.

Пришли еще два члена комиссии, и сейчас же вслед за ними еще один, и дальнейший диалог, прервался. Началась работа.

А вечером, распрощавшись со своими новыми товарищами по кратковременной работе, они обнаружили, что им по пути. Это их почему-то обрадовало, и они проговорили до самого дома Артема.

Говорил больше Артем. Его новый знакомый слушал и только изредка, в самых необходимых случаях, отвечал на вопрос или сам спрашивал. Он был молчун по своему характеру, но иногда вдруг произносил короткую, очень энергичную речь и снова умолкал. Но у Артема сложилось мнение о нем как о прекрасном собеседнике, и это потому, что он умел хорошо и заинтересованно слушать.

Разговор начался с того, что Андрей Фомич похвалил очерк:

— Все как есть на самом деле.

— Вы были там? — обрадовался Артем и, желая отвести разговор от самого очерка, начал распространяться о прекрасных старозаводских пейзажах. — Здорово там красиво и хорошо…

Выслушав красочные описания природы и людей, живущих среди полей и лесов, Андрей Фомич проговорил:

— Точно. Анфиса эта. Учителева дочка еще там была на коне. Точно. Выговор я за все схлопотал.

Артему припомнились какие-то разговоры о бригадире, пожалевшем Анфису, и он тогда еще подумал, что бригадир этот — очень хороший человек.

— Так это вы были тот бригадир?

— Был. — Он помрачнел и, глядя себе под ноги на мокрый асфальт, снова подтвердил: — Был. Как же. Ушибся об это место.

Думая, что он говорит о выговоре, который считает незаслуженным, Артем поспешил с утешением:

— Снимут.

— Ничего, переживем.

— Да я бы за такое дело на любой выговор бы пошел! — горячо воскликнул Артем и осекся. Он тоже начал рассматривать мокрый асфальт, бегущий под ноги. Разыгрался, расхвалился — и перед кем? Перед человеком, который ничего не побоялся, отстоял то самое прекрасное, которое Артем предал. Да, предал. И нечего тут прикрываться разными словами.

— Да разве я про выговор? — тихо спросил Андрей Фомич. И, махнув рукой, проговорил совсем уж непонятное: — Выговор снимут, а голову не приставят!

А так как он не стал ничего объяснять, то Артем понял, что расспрашивать не надо. Может быть, он и сам скажет. Но видно, что человек ушибся, и не на шутку, и что это, кажется, произошло на Старом Заводе. В каждом человеческом сердце, как в театре, иногда разыгрываются трагедии или драмы. И почти всегда при закрытом занавесе. Не забыть бы записать это: сердце — театр. Но не успел он так подумать, как его собственное сердце превратилось в сценическую площадку, на которой не впервые уже начала разыгрываться нудная трагикомедия с нудным названием «Первый очерк». И, кажется, занавес оказался открытым.

— Правильно вы написали в газете: природу переделывать надо беспощадно…

— Не я это написал, — сказал. Артем.

— А я думал, ты. Подпись твоя. Как же так?

Отступать некуда и невозможно. Никогда бы себе не простил подобной трусости. И Артем рассказал, как все было, с откровенностью, удивившей его самого. Никому, даже отцу, он не сказал бы того, в чем сознался перед человеком, которого посчитал своим единомышленником и отчасти товарищем по несчастью. Оба они споткнулись о что-то, тесно связанное со Старым Заводом.

А как отнесется к этому его новый знакомый? Человек он, по всему видно, прямой, хотя и не очень откровенный. И, даже выслушав признание Артема, он промолчал.

— Вот мой дом, — Сказал Артем и, пренебрегая всеми законами дома Ширяевых, пригласил к себе малознакомого человека: — Зайдем?

— Нет. Ленька меня ждет. Братишка. — Андрей Фомич засмеялся и покрутил головой: — Сидит уж у окна, на дорогу смотрит. Топорик я ему обещал. Утром вот купил в охотничьем магазине. — Из внутреннего кармана своего пиджака он достал маленький охотничий топорик, завернутый в бумагу, и снова засмеялся: — Во всем со мной заодно: плотником, говорит, буду. Такой парнишка острый.