Леонид Жуховицкий - Остановиться, оглянуться…

— Это в самом деле так опасно?

Я сказал:

— Ты же взрослый человек.

Она помолчала и спросила упавшим голосом:

— Может быть, мне взять отпуск?

— Пока незачем. Все равно к Юрке пускают только с шести до восьми.

— Но если будет нужно, ты мне скажешь?

— Конечно…

Она верила каждому моему слову, а я был неискренним советчиком. Но я не испытывал угрызений совести: через два месяца у меня будет достаточно времени, чтобы искупить свою вину перед ней…

В редакции все было по–старому, только в конференц–зале висел большой фотопортрет Якова Семеновича Касьянова. Он был тут здорово кстати — умный пожилой человек, при котором так неловко было соврать или расхвастаться.

Ко мне подошел Д. Петров и сказал:

— Между прочим, по инициативе Одинцова.

Я не поверил:

— Брось…

— Я тебе говорю! С целью воспитания молодых сотрудников на положительном примере.

Мы посмотрели друг на друга и покачали головами.

Живому Касьянову Одинцов никогда не доверил бы столько славы. Яков Семенович слишком любил газету, а потому, естественно, не любил Одинцова. И тот даже не из мстительности, а просто в целях самообороны был вынужден трепать Якову Семеновичу нервы заведомо лживыми опровержениями и под предлогом тщательной проверки фактов по две недели мариновать уже готовые фельетоны.

Яков Семенович был добрый человек, а врагов у него было полно — ничего не поделаешь, фельетонист, такая уж профессия. Зато теперь он стал хорош даже для Одинцова…

— Вот так, — сказал Д. Петров. — Чуткость к покойным — это всегда полезно.

Я пошел в машбюро и на редакционном бланке напечатал, что Коркиной Ирине Алексеевне поручается сбор материала, связанного с проблемами медицины, и что удостоверение это действительно до…

Здесь я на секунду остановился и, хоть от этого ровно ничего не зависело, напечатал, что оно действительно год.

Секретарши нашей на месте не было, и я зашел к редактору. Он сидел за большим столом, сам большой, спокойный, добродушный — типичный отец–командир из фильма о гражданской войне. Между прочим, он действительно командовал полком, только не в гражданскую, а в эту. Потом его почему–то бросили на журналистику— и неожиданно вышло здорово. Хороший мужик, не дурак и не трус — чего еще желать от редактора?

Он читал довольно толстый материал. Я спросил:

— Можно к вам, Сергей Иванович?

Он поднял голову от стола:

— А ты надолго?

— Нужен ваш автограф, — сказал я. Он прочитал все, что было написано на бланке, и спросил:

— Она нам уже писала?

Я ответил, что нет, да и сейчас вряд ли напишет, тут дело в другом. Редактор был любопытен, но роль выдержал — только покачал головой и поинтересовался:

— Спекулируешь авторитетом газеты?

— Ага.

Он подписал удостоверение и сказал:

— Погубят тебя женщины.

— Это не моя женщина, — объяснил я. — У меня товарищ в больнице, надо, чтоб ее к нему свободно пускали.

— А что с товарищем?

Я ответил, что, в общем–то, умирает.

— А лет сколько? — резко, почти деловито спросил он.

— Тридцать лет, ровесники.

— И почему умирает?

— С кровью не в порядке.

Он выругался изумленно и досадливо, как ругался изредка, встретившись с нелепостью, превосходящей меру его понимания.

— Опять! — сказал он и снова выругался, на этот раз просто зло. — Лучевая, что ли?

Я ответил, что вроде нет, но это не легче. Он покачал головой и проговорил:.

— Если что надо будет…

Я кивнул. Если что надо будет, приду. Вот только бы знать, что надо!

Днем я поехал к Юрке. Он стоял на балконе, уже обезличенный больничной пижамой, а снизу смотрела на него женщина, каких в Москве миллион.

Юрка увидел меня и спросил:

— Ну, чего там?

Ответа не требовалось, но я из вежливости пожал плечами:

— Лучше скажи, что у тебя. Как устроили?

Юрка сказал, что устроили нормально, в палате всего трое, книг полно. Он вообще выглядел ничего, настроение вроде стало получше.

Странное все–таки дело — стоит человеку надеть заношенную и застиранную больничную пижаму, и он сразу чувствует себя спокойней. Теперь его здоровье и жизнь перестали быть его личным делом и стали делом врача — умного, доброго все знающего врача. Сказка о враче — любимая сказка человечества!

Юрка сказал:

— Да вы познакомьтесь.

Мы подали друг другу руки. Она сказала, что ее зовут Ира, я сказал, что меня зовут Георгий. Оба мы знали это и раньше, но ритуал есть ритуал.

Я сказал, что удостоверение для нее готово и теперь она журналистка, так что главное — держаться понахальней.

— Ее учить не надо, — вмешался сверху Юрка, — у нее свой стиль.

— У меня свой стиль, — улыбнувшись, мягко повторила она, и я понял, что, в общем–то, ничего о ней не знаю.

Я попросил подождать минут двадцать, пока узнаю, как там и что, и пошел в корпус. Звонить снизу и договариваться, чтоб пропустили, мне не хотелось, поэтому в дверях я притворился начальством.

Это было не так уж трудно — кем только мне не приходилось притворяться во время командировок! Стажером, когда мотался над тайгой в пожарном самолетишке, бурильщиком, когда неделю жил в рабочем общежитии в Баку, санитаром, когда колесил по Тюмени на «скорой помощи», инженером, киномехаником, дураком, кандидатом наук, даже вором — все бывало… Ничего не поделаешь, железное правило журналистики: чтобы писать правду, надо здорово уметь врать. Потому что кандидату наук или агенту по снабжению расскажут то, о чем никогда не узнает корреспондент. А самую обширную информацию собирает дурак — его учат на собственном опыте все, кому не лень.

Притворяться начальством тоже приходилось — главным образом в гостиницах и на вокзалах…

Вот и теперь я притворился начальством, прошел к заведующему отделением, а уже там представился по всей форме и попросил познакомить меня с кем–нибудь из молодых врачей.

Заведующий предложил Горскую, очень перспективного гематолога.

Я сказал, что лучше бы мужчину, — женщин мы в последнее время брали слишком часто.

Он назвал три мужских фамилии. Двое работали в отделении по пять лет, а Шапкин, Юркин палатный, — два с половиной.

Я сказал, что это, пожалуй, подходит мне больше всего, потому что интересно поговорить с человеком, у которого еще не стерлись первые, самые яркие впечатления. Если бы выяснилось, что Шапкин работает давно, я бы сказал, что самое интересное — зрелые суждения, уже подкрепленные опытом…

Юркин палатный врач был парень лет двадцати семи, ростом пониже меня, сухощавый, до смешного белобрысый, с большим серьезным носом. Он меня спросил:

— Значит, вы интересуетесь гематологией? Я ответил, что интересуюсь. Меня действительно интересовала гематология, как, впрочем, и все на свете.