Борис Беленков - Крылатые и бескрылые

— Будем разбирать. Пусть коммунисты знают. Они и решение вынесут справедливое. Многое будет зависеть от тебя самого…

Власов решил посоветоваться с главным инженером, поговорить с ним, как со старым товарищем. Быть может, он скажет что‑нибудь разумное, развеет это отвратительное, иссушающее душу чувство страха.

В первый же воскресный день, сказав жене, что хочет пройтись по городу, Власов пошел к Грищуку.

— Позволите, Павел Иванович? — войдя в дом, с напускной развязностью начал он. — В засуху ищут живительный источник, в беде ищут друга. Нуждаюсь в вашем совете.

На лице главного инженера не отразилось удивления. Он знал, что раньше» Илипозже Власов придет к нему. И все же слегка поморщился досадливо. В порядке вежливости полагалось бы подняться навстречу гостю, но он не сделал этого. Оставаясь в кресле, указал на стул.

— Садитесь, Василий Васильевич.

— Вы знаете о том, что меня будут слушать на партийном бюро? — без длинных предисловий спросил Власов.

— Знаю. Не только будут слушать, но и решение соответствующее будет принято, — спокойно ответил Грищук.

— Но ведь могут исключить из партии…

— Вполне.

Лицо у Власова вытянулось, глаза потемнели. Он едва сдерживался, чтобы не сказать что‑нибудь резкое, оскорбительное.

Грищук взглянул на него и подумал: «Глаза какие безумные! Еще хватит меня по голове чем‑нибудь, как адвоката…» Заговорил успокоительно:

— Однако, Василий Васильевич, ни при каких обстоятельствах не следует терять присутствия духа.

— Значит, вы меня считаете виновным? — упавшим голосом спросил Власов.

— Да, в том, что вы распустили нюни с этим мерзавцем Давыдовичем, считаю вас виновным. Дружбу завели с врагом, в душу свою позволяли заглядывать — это тяжкая вина.

Что можно было возразить? Власов тяжело вздохнул. В груди закипела злоба на этого спокойного человека.

— Однако, Павел Иванович, меня будут обвинять и в том, что я в самую трудную минуту разорвал с Макаровым… В этом‑то вы меня поддерживали?

«Вот куда гнет!..» ― подумал Грищук.

— Ну, батенька, — возразил он, — вы, пожалуйста, формулируйте наши отношения точнее. Я поддерживал и поощрял спор между двумя конструкторами, соревнование умов. Одно время мне казалось, что вы правы. Но вы не сумели доказать свою правоту, силенок не хватило. А Макаров это проделал с блеском. Вот так!

Теперь для Власова все стало ясно. Никаких надежд на главного инженера возлагать не было смысла: «Зачем я только пришел к этому барсуку?» ― горько упрекнул он себя. Все же решил задать еще вопрос:

— Павел Иванович, вы будете выступать на бюро?

— Очевидно.

— Но ведь ваш голос очень много значит… Грищук подумал немного. Затем придвинул к себе шкатулку с душистым табаком и стал набивать им трубку. Наконец заговорил неторопливо.

— Василий Васильевич, вы пришли ко мне за советом. Извольте выслушать внимательно. Я отлично понимаю, что вы в затруднительном, мягко говоря, положении. Понимаю, что вы ищете сочувствия и поддержки. Так вот — и то и другое вы найдете прежде всего у своего противника. Да, да — у Макарова.

— У Макарова? — воскликнул Власов.

— Да!

— Как это?

— А вот попытайтесь поговорить с ним по душам. Вы сказали, что мой голос много значит. Но голос Макарова в вашем деле может быть самым весомым. Да, да.

Власов почувствовал боль в груди. «Нет, не стану ползать перед учеником! Да он всю жизнь будет презирать меня!..»

— Вы, однако, правильно поймите меня, Василий Васильевич, — продолжал Грищук. Мой совет поговорить с Макаровым отнюдь не означает, что я советую вам лечь перед ним кверху лапками. Нет! Он сам этого непожелает. Но я знаю, что он мечтает о дальнейшей совместной работе с вами.

Много горечи в душе уносил Власов после встречи с главным инженером. Но и светлое пятнышко появилось. «Значит, Макаров мечтает о дальнейшей совместной работе со мной?..» Эта мысль вселяла надежду, согревала остывшую душу.

Две недели промелькнули, как один день, как один час. Наташе казалось, что время остановилось. Макаров ведь только что приехал. Они еще не успели насмотреться друг другу в глаза…

— Федя, ну объясни мне, почему ты такой неспокойный сегодня?

Они сидели рядышком на садовой скамье, тесно прижавшись друг к другу. Перед ними лежала цветочная клумба, будто огромная, изумительно расшитая подушка. К вечеру цветы ожили, наполнили воздух чудесным ароматом. Со стороны реки тянуло легкой прохладой.

Макаров обнял Наташу, точно хотел согреть ее, и задумчиво сказал:

— Я должен завтра утром уехать в город.

— Не понимаю, что это значит… — испугалась Наташа. — Объясни же! Там случилось что‑нибудь? На заводе неблагополучно?..

— Нет, не то. Понимаешь, завтра на партбюро будут рассматривать дело Власова. Я звонил. Григорий Лукич говорит, что мое присутствие не обязательно… Но я должен присутствовать. Не знаю, хорошо или плохо буду говорить, но обязательно выступлю.

Его лицо, его голос были решительными.Наташа, закусив губу, не нашлась, что ответить. Ей хотелось заплакать от обиды. Но понимала, это ни к чему ― все равно будет так, как он решил.В эту ночь она задавала ему тысячу вопросов, на которые и не надо было отвечать. Макаров только нежно ласкал ее, целовал в губы, щеки, глаза… А летние ночи коротки. Вот уже порозовел восток.После вчерашней духоты деревья, трава, цветы спали в предрассветной тишине. Во всем чувствовалось что‑то дремотное, навевающее сонливость.Шагая с Федором рядом, Наташа слегка вздрагивала от ощущения сыроватого холодка. Не спускаясь к причалу, они остановились на высоком берегу.

— Посидим, Федя…

Макаров постелил плащ, усадил Наташу, сам присел рядом. Некоторое время оба хранили молчание, каждый по–своему переживал предстоящую разлуку.

Ты обещай мне, что не будешь скучать, ― первым заговорил Федор. ― Если удастся уговорить Силу Ивановича, тогда и ты скоро вернешься в город.

— Из этого ничего не выйдет, — вздохнув, возразила Наташа. — Когда я давала согласие сюда на работу, то обещала побыть до конца сезона. Я сдержу свое обещание, Федя.

Она прижалась к нему своей грудью, он ткнулся лицом в ее пушистые волосы.

— Федя, неужели между тобой и Власовым отношения были неискренними? — вдруг спросила Наташа. — Вас на заводе считали хорошими друзьями. Я никак не могу понять, неужели раньше он не желал тебе добра?

— Я не могу этого сказать, — тихо ответил Федор. — После первой нашей совместной конструкции он сказал как‑то: «Я имел возможность понаблюдать за вашим усердием, Федор Иванович. Радуюсь! Скажу прямо: не всякому такая настойчивость и внимательность присуща. Но вы на меня не обижайтесь, если я откровенно скажу: есть у вас и недостатки. Возникла мысль, и вы сразу хватаетесь за нее, совершенно не затрудняя себя глубокими размышлениями». Я убежден, что тогда он искренне желал помочь мне. Я слишком увлекался. Иногда он даже посмеивался надо мной: «Идей у вас столько в голове, что вы не в состоянии с ними справиться».