Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице

— Ну, ей-богу же, трудно о себе говорить. Вы лучше уж спрашивайте, а я буду отвечать.

— У вас погибали люди в партии?

— Бывало.

— Как вы относились к их гибели?

— Однажды сорвался со скалы техник. Славный парнишка. Так я не находил себе места. Привыкаешь к людям. С некоторыми десятки лет работаешь. Становятся близкими.

— А что, хотелось бы съездить на изыскания?

— Сделать последний заход? Конечно, хотелось бы. Но теперь это уже невозможно.

— Жалеете?

— Конечно. Вот если бы вас лишить любимого дела, как бы вы?

— Я не представляю себя без живописи. Это была бы трагедия.

— Ну, у меня, конечно, в меньшей степени, чем у вас, — живу. Но тоскливо... Пожалуй, и хватит об этом.

— Да, у вас есть награды?

— Два ордена, медали.

— В следующий раз наденьте их.

— Стоит ли?

— Обязательно.

Он налил еще по рюмке. Выпили и договорились о следующей встрече.

— Я позвоню вам, — сказал Викторов.

Он проводил меня до лифта.

Дома я застал Кунгурова.

— Извини, что пришел без спроса. Но решил, будет лучше, если я с ним сам с глазу на глаз переговорю. Лично вручу ему свои материалы. А так ведь, заглазно-то, знаешь, может и недооценить. — Он раскрыл портфель и стал вынимать оттуда объемистые папки, перевязанные бечевками. — Вон сколько! Что ни говори, а не баран чихнул. В основном тут все письма к брату. Несчастный был парень, так уж я, как мог, скрашивал ему жизнь... Тут и пояснительные записки есть. Ты же знаешь, я их хорошо писал. Отмечали. Ну, все пронумеровано, так что полный боевой порядок. Даже опись составил, чтоб легче было разбираться. Фотографии. Вон какая куча! — Он стеснительно засмеялся. — Это все брат сберег, а теперь, может, и сгодятся. Если б Валерий Олегович согласился, то, кто знает, и роман в документах мог бы сообразить. Тут у меня и про любовь есть. Помнишь Галю Сироткину? Так ведь роман у меня с ней был, да еще какой! Тут все есть для хорошего писателя.

Он сидел передо мной большелобый, грузный, с короткой, открытой шеей, изрезанной, как у младенца, поперечными розовыми складками.

Пили чай. Говорили о разном, как бы обо всем и ни о чем. Я старался не очень влезать в разговор, Кунгуров же горячился, махал толстыми руками, наваливался на стол, приближаясь то ко мне, то к Клаве, и возбужденно говорил, хотя никто с ним не спорил.

— Гибкости, понимаешь, гибкости нет. Вот в чем беда! Отсюда и нехватка разных бытовых мелочей. И тут же производят то, что никому не нужно. Отказаться бы, прекратить выпуск, да нельзя, планом утверждено. И дуют продукцию, а она не нужна. Чего молчишь?

— А чего говорить? От этого кетовая икра не появится.

— Во-во, значит, и говорить не надо. Я понимаю, мы ничего не решаем, но мнение свое у нас может быть?

— Может, только ведь его на хлеб не намажешь.

— А это, брат, зря! Общественное мнение — великая сила, и недооценивать это — плохо! Так жить нельзя. Это я тебе точно говорю. Как вы, Клавдия Петровна, согласны со мной?

— Полностью. Действительно, Олег совершенно не интересуется торговлей.

— Минутку, — остановил я ее, — сейчас возьму магнитофон. Это ж здорово — записать такой серьезный разговор!

— Ну вот видите, как он относится, — развела руками жена.

Но Кунгуров не поддержал ее, засмеялся:

— Вот, черт, действительно, лезем в обывательское болото. А все потому, что занять себя нечем. Ну, просто ведь выбросили — и все! Неужели уж так и ненужны мы? А наш опыт? Да я бы на месте правительства сунул бы хоть половинный оклад к пенсии, и порядок.

— Ну, в таком виде вы на изыскания не годитесь. Очень уж полный, — обиженным тоном сказала Клава. Еще бы — не поддержал ее. — Отчего вы так располнели?

— Да вот, за него отрабатываю, — кивнул он на меня, — килограммов шестьдесят, наверно, не больше весит?

— Семьдесят два, — сказал я.

— Все равно сухарь.

— Есть надо меньше, — сказал я.

— А чего ж и делать, как не есть? Жаль, гречи нет.

— Вот еще гречневой каши хочешь.

— Потому и хочу, что с нее не толстеют.

— Если понемногу.

— Да, помногу вам и гречневой каши нельзя, — сказала Клава. — Вообще нужен режим. Я бы даже вам советовала голодовку.

— А зачем, я никаких требований не предъявляю. Я всем доволен, — захохотал Игорь.

— Вы меня не так поняли.

— Так, так! А вот за то, что вы мне не велите есть, я съем вот этот бутерброд с колбасой.

— Ой да ешьте, мне же не жалко, — сказала жена и подвинула тарелку с колбасой.

— Кстати, говорят, в колбасе много химии. Как думаешь, верно это? — спросил Кунгуров.

— Так ведь химия во всем. И ты весь из химии.

— Это я и без тебя знаю. А вот ты знаешь, сколько в водке этилового спирта? Не знаешь? Так вот — две десятых, а его совсем не должно быть. Вот почему мужики и балдеют. Раньше выдуют два стакана — пляшут, а теперь с кулаками лезут.

— Значит, надо поменьше пить или совсем даже не пить, — сказала жена.

— Умная вы женщина, а сказали, извините, чепуху. Как же это мужик — да чтоб без водки? И речь не о водке, а о том, что не очищают ее как надо. Две сотых еще можно допустить этилового спирта, а тут две десятых. Понимаете?

Не знаю, о чем бы еще мы говорили, но, слава богу, пришел Валерий и разговор сам собой тут же прекратился.

Валерий был в техасах и модной куртке на молнии. У него были длинные волосы, но в меру. Так что выглядел он современно и в достаточной мере солидно.

Я познакомил его с Кунгуровым. Игорь встал и поклонился. Валерий чуть усмехнулся, окинув взглядом его мощную фигуру.

— Ветераны БАМа! Приветствую вас и не откажусь от чашки чая. Ты был у Викторова? — спросил он меня.

— Был.

— Ну как, начал он твой портрет?

— Да.

— Значит, с тебя коньяк. Маман, ты никуда сегодня?

— А что?

— Да мы с Лилькой хотим сходить в кино.

— Ну что ж, идите. Только я хотела на часок отлучиться. Ну, тогда отец с Колей посидит.

— А не загуляют мужики? — Он с улыбкой поглядел на нас. — Ветераны, они могут, а?

— Да, загуляешь у твоего отца. Чаем поит, — сказал Кунгуров.

— Ай-яй-яй, какой отсталый человек. Ты бы еще самовар поставил.

— Во-во! — подхватил Кунгуров.

А Клава засмеялась. Видимо, посчитала, что сын очень удачно сострил.

— Ну, я вижу, у вас уже установился контакт, так что и без меня обойдетесь. Тем более у Игоря Петровича к тебе есть дело, Валерий.

Сын остро и раздраженно взглянул на меня. Я встал и ушел. Но не прошло и десяти минут, как Кунгуров явился ко мне оживленный, даже раскрасневшийся.

— Слушай, он толковый малый. Заинтересовался, да еще как!

— Ну вот, я рад за тебя.

— Да, есть надежда. Посмотрел фотографии, полистал письма. Сразу понял, какой это материал.

— Ну, очень рад, очень рад! — Я и в самом деле был рад. Мне не хотелось, чтобы Валерий оттолкнул Кунгурова. Зачем лишать человека даже малых надежд.