Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры

Старуха сидела меж двух сосен на сухом пеньке третьей, кем-то когда-то спиленной сосны, как в беседке, и закусывала, расстелив у ног ситцевый, резко белый, словно клок нерастаявшего снега, платок. Одно яйцо, окрашенное в синий цвет, она чистила, бережно собирая скорлупу, другое, пунцовое (недавно была пасха) лежало, светясь, посередине платка; там же — кусочек сала, нарезанный черный хлеб, луковица. Ярко, картинно все это выглядело вместе с оранжевым платочком на голове старухи. Она помазала сольцой облупленное яичко, съела его в два прикуса, не уронив ни крошки, и лишь тогда оглядела меня.

— Ты чо такой... али медведь драл? — И она меленько, хрипло расхохоталась, покашливая и ойкая от неудержимого веселья. — Не, не ждала на свиданки... Думала, уехал, чиво ему зазря лес пустой топтать... А он вот он, мой сопровождающий!..

Я пытался рассказать ей, как провалился в болотную воду, почему не ушел к машине, показывал свои грибы, но старуха, похохатывая, будто нежно воркуя, подбирала еду с платка и веселилась, похоже, исключительно для аппетита. Она заметно помолодела, огрубевшую кожу щек освежил румянец; и зубы показывала без стеснения, желтоватые, неровные, однако крепкие. От всего этого и еще потому, что старуха не предложила мне, хотя бы из приличия, перекусить — как-то очень уж не по-крестьянски, — я подумал с неприязнью: «Бойка, видать, смазлива в молодости была бабуся. Да и выйдя замуж, такие не умирают от скуки. На гулянках из-за них вечные драки... Вон как глазами посверкивает, точно забыла о своем восьмом десятке!»

Старуха чутко уловила перемену в моем настроении, перестала хихикать, завернула в платок и убрала за пазуху остатки хлеба и яичную скорлупу, проговорив при этом, что, мол, пригодится курочкам, глянула в мое ведро, кивнула, вроде бы похвалив (у самой же была чуть не полная корзина крупных говорков), и вполне серьезно посоветовала:

— Дак бежал бы к своему «Жигулишке». Ай как угонют? Захвораешь без личного транспорту. А вон глянь, — она указала скрюченным коричневым пальцем в небо, — дожжик скоро пойдет, а ты в костюмчике импыртном.

Я вздохнул, с обреченной отчаянностью махнув рукой:

— Что уж теперь!

Старуха покачала седой прядью, выпавшей из-под молодежного платочка, повздыхала мне в лад, но заговорила строго, назидательно:

— Вишь куда силы тратишь? На баловство. Лучше б шефом поработал, картоху помог посадить. Польза обчеству. Чо тебе эти говорушки-говорки, оголодал, што ли? Их тольки я беру да еще бабки две али три. У тебе живот заболит. И сама б, веришь, не пошла, в огороде делов полно, а нужда: сынка грибками хочу угостить, приехал на недельку.

— Вот и ваш сынок не на картохе.

— Он у мене моряк, нужный человек. На Кубе был, Фиделя Кастру видел. А ты небось конторский писака, бумажки портишь. Вас пользительно в шефы, радикалиты разныя разминать.

Сощурившись, старуха придиристо изучала меня, вероятно надеясь смутить, окончательно пристыдить «несознательного из городу», ибо высказала мне — в этом она была решительно убеждена — самую голую, самую наиправдивую истину. И я почувствовал, что понемногу раздражаюсь, теряю уступчивую снисходительность, ранее выбранную для общения с этой старой женщиной, наверняка немало потрудившейся на своем долгом крестьянском веку. Теперь я понимал: старуха не так проста, «себе на хвост не наступит». Все сельское истолковывает по-своему — одним в упрек, другим в заслугу. И себя, конечно, не забывает выказать и пострадавшей, и заслуженной, и имеющей право наставлять в правде-матке кого угодно.

— Вы как-то, извините, — заговорил я, покашливая, скрывая вдруг прихлынувшее волнение, — все от своей печки пляшете... Зачем так делить? Одно, общее дело у нас. Вы — мы... Вот у меня соседи по кооперативному дому. Он строитель, она — почтальонша. Как устроились? Лучше некуда: продукты старикам из города возят, а те кабанов для рынка выкармливают. Капуста магазинная, картошка — тоже. Свою для весенней продажи приберегают. Хорошо это, как, по-вашему?

— По-нашенскому — очень дажеть.

— Так спекуляция явная!

— Хи-хи, — старуха едко, морщинисто засмеялась, протягивая в мою сторону темный скрюченный палец. — Я от печки... а ты с печки неудобно свалился. Может, они тоже на «Жигулях» кататься хочут?

— Не таким же способом...

— А я не допытываюсь, каким ты... Тоже, может, чего покупал-продавал.

— Ну, знаете...

— Знаю. Тебе — тольки поразговаривать, нам — жить. Живем как поживаем.

— Надо исправляться...

— Себя исправь: за бабкой полдня бегаешь.

— Да вы что, серьезно?

— Шутю, шутю! — Старуха вскочила, взяла корзину, чуть запрокинув, показала мне: — Глянь, мои говорки привяли. На што говорливыя, а мы их переговорили. Побегим али как? Мне корзину полную надо, сынок крупнай, грибки любит.

— Спросить вас еще хотелось...

— Этта на другом передыхе, во-он там, когда к дороге выйдем... Давай, ты — тем краем угора, я — этим.

Старуха склонила к земле голову, сноровисто пошла меж пеньков, обходя стволы деревьев, ныряя под кусты орешника, точно впрямь побежала. А мне после отдыха, разговора, обидно задевшего меня, словно был обозван глупцом, расхотелось бродить по лесу. Я опять подумал — не вернуться ли к машине, хватит мне этих майских, скользких, холодных грибов, да и зябко сделалось в размокших ботинках. Но тут же увидел пенек с говорками (будто старуха нарочно оставила их мне), срезал подчистую; прошел шагов тридцать — наткнулся на второй, более урожайный. И — загорелся азартом; ловко одолевал буреломы, прыгал по кочкарникам, зависал на ветках, перемахивал ручьи; присев на корточки, съезжал с обсохших крутых склонов, взвихривая прошлогоднюю листву... И все виделся мне там и тут, то впереди, то чуть сзади, оранжевый платочек старухи; вот он пятнышком, вот проблеском сквозь жидкую салатную березовую зелень...

«Нет, не обгонишь, — говорил я старухе, точно она могла меня слышать. — Я моложе и по лесам ходить умею, просто отвык немного, разомнусь, разогреюсь — не остановишь. Посмотрим еще, кто больше нарежет говорушек-говорков! И поговорю я с тобой решительно, начистоту: чем сама занимаешься, какую-такую полезную жизнь прожила, почему раньше без шефов обходилась, а теперь хочешь на них верхом сесть да еще погонять? Может, и землю отдашь им в вечное пользование? Куда подевалась твоя вековечная крестьянская забота, если ты можешь сутками стоять в городской очереди за капустой, а сама не воткнешь в свою грядку и единого листика капустной рассады?.. Найду что сказать, дорогая бабуся, разбираюсь в актуальных проблемах и сам родом деревенский...»