Евгений Березиков - Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

Вадим пару раз вскакивал с места, призывал сидящих к спокойствию, а Степана просил рассказать всю правду.

— Что там уговаривать его. Дело ясное. Исключить из комсомола, — вдруг выкрикнул кто-то. И после этого опять поднялся невероятный шум

— Прыткий ты какой, — ответил ему кто-то.

— Сначала выслушай его, а потом суди, — поддержал еще один голос.

— А как же его выслушаешь, если он молчит, — выкрикнул третий.

— Товарищи, товарищи, — пытался успокоить собрание Вадим. — Кто хочет выступить, выходите сюда.

Голоса стихли, но к столу никто не выходил.

— Я скажу, если никто не хочет, — вдруг выкрикнул тот же голос, который только что предлагал исключить Степана из комсомола. Это был Захар. Он, слегка ссутулившись и вытянув худощавую шею, прищурив свои и без того узкие глазки, всем туловищем подавшись в сторону Степана и показывая на него своими длинными крючковатыми пальцами, торопливо заговорил:

— Вы, курсант Заболотный, вы — преступник. Вы подло сбежали в самоволку из-за своих прихотей, когда мы все здесь, не жалея своих сил, боролись со стихией. Вам не носить мундир милиционера, вы его уже однажды запятнали, связавшись с каким-то карманником.

— Мундир ты мой не трожь, он чистый! — сверкнув глазами, выкрикнул Степан.

— Не кричите, курсант Заболотный, или, может быть, ударить хотите? Вас все знают, какой вы есть, — продолжал Захар. — Здесь не морфлот, и порядков своих не устанавливайте. Я предлагаю, — вдруг, выпрямившись и посмотрев в сторону Мирного, сквозь шум выкрикнул Захар, — исключить Заболотного из комсомола, а также отчислить его из школы.

Последнее слово Захар выкрикнул, уже падая на землю, кто-то из курсантов сильно дернул его за полу шинели.

— Ребята, ребята, неужели вы это сделаете? — вдруг обратился к нам Степан. Выражение его лица было каким-то растерянным, глаза бегали, готовые заглянуть в лицо каждому сидящему.

— Я сделал подлость, я это знаю. Что получилось, того уж не вернешь.

— Лучше скажи, где ты был в ту ночь? — опять выкрикнул Захар.

Все притихли. Степан побледнел, было видно, как он кусал губы, но произнести ничего не мог. Я видел, как мучился Степан, как накаляется обстановка.

— Я скажу, где он был, — не выдержав, выпалил я и, вскочив на ноги, направился к столу. Степан с удивлением посмотрел на меня.

— Не надо, Леша, — вдруг сказал он. — Ты ведь не знаешь, где я был.

Степан не подозревал о нашем разговоре с Вадимом и думал, что я пущусь на какие-нибудь вымыслы.

— Я в тот вечер ходил на именины к своей девушке, — произнес он спокойным, ровным голосом. — Я нарушил устав, совесть мучает меня. Судите по всей строгости, но только прошу... не исключайте из комсомола, оставьте на мне мундир милиционера.

Я был рад, что у Степана хватило духу сказать об этом самому. Я был рад, что он снял с меня тяжелое бремя говорить за него. Видимо, ничего трудней нельзя придумать, чем говорить о недостатках друга, да еще в присутствии такого количества людей. Это меня волновало, но я, собравшись с мыслью и обращаясь к Степану, сказал:

— Ты, Степа, слишком легко живешь на свете. Делаешь все то, что тебе хочется, не думая о том, как это будет выглядеть со стороны. Что об этом скажут люди. Ты живешь по принципу: нравится — делаю.

Степан, слушая меня, все ниже и ниже опускал голову, он как будто с каждым моим словом врастал на несколько сантиметров в землю.

— Не исключать его из комсомола, не отчислять его из школы, а заставить работать над собой — вот мое предложение, — закончил я. — А чтобы не оставить безнаказанным поступок, — объявить Заболотному выговор с занесением в учетную комсомольскую карточку.

Я пошел на место, а к столу чуть не бегом направился Анвар.

— Дурное дело сделал Степан, — с трудом от волнения подбирая слова, говорил Анвар, — но он правильный человек. За это я ручаюсь головой.

И Анвар, не говоря больше ни слова, вернулся на свое место.

После этого выступили еще несколько курсантов и все сошлись на одном: объявить Степану выговор, оставив его в школе.

— Ставлю на голосование, — подытожил Вадим, как видно, тоже довольный исходом собрания. — Кто за то, чтобы... — и Вадим зачитал длинную формулировку.

Все проголосовали «за», и Захару ничего не оставалось, как только снять свое предложение, что он тут же и сделал. Вслед за этим радостный и возбужденный Вадим, словно речь шла о его судьбе, стал объявлять о закрытии собрания, и мы уже было приготовились расходиться, но в этот момент раздался голос Мирного:

— Товарищ председательствующий! Разрешите пару слов сказать...

Что ответил Вадим, я не услышал, его слова потонули в одобрительном возгласе курсантов. И Мирный вышел к столу.

— Вот сегодня здесь, на собрании, — заговорил спокойно, глядя на нас, Мирный, — я неоднократно слышал произносимое вами слово мундир, честь мундира. Это хорошо. Надеть милицейский мундир — это не такое простое дело. На это надо иметь право, право, данное тебе партией, народом, твоей совестью. Этим правом обладают только люди, непримиримые ко всему тому, что противно самому существу человека, что идет в разрез с его моралью, совестью, честью, — Мирный сделал паузу, осмотрел всех нас. — Непримиримый — это значит никогда не идущий на сделку со своей совестью, — снова продолжал он, — ни на людях, ни наедине с самим собой, что бы это для тебя ни значило. А чтобы быть таким непримиримым, надо иметь горячее сердце, холодную голову и чистые руки, о которых говорил Феликс Эдмундович Дзержинский — великий знаток человеческой психологии.

Непримиримость — это особая черта характера человека, надевшего милицейский мундир, — медленно произнес последнюю фразу Мирный. — Но милицейский мундир идет не всем; на некоторых он линяет. Сегодняшнее ваше собрание говорит о том, что вы именно те, кому по плечу мундир непримиримых. Вы хорошие, настоящие друзья, — уже совсем задушевно произнес он. — Вы не старались слепо защищать товарища по курсу, товарища по союзу. Вы старались дать объективную оценку его поступку. В этом ваша зрелость, в этом ваша непримиримость. — Мирный так же отрывисто закончил свою мысль, как и начал. Он умолк, но никто не тронулся с места, никто не нарушил того святого спокойствия, когда мысль еще бежит за словами человека. Тишина... И вдруг — гром аплодисментов, которыми наградили Мирного курсанты.

На другой день, когда улеглись впечатления от комсомольского собрания, Степан потихонечку стал приходить в себя. На землистом с желтизной лице появился румянец, глаза уже не бросали исподлобья молнии, а блестели молодецким задором. Снова мы были все вместе.

Отстояв положенное в карауле у сейсмографов, мы после обеда договорились все вместе пойти в горы, на дальние холмы, где вчера ребята из второго взвода видели подснежники.