Евгений Березиков - Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

— Ну, хватит. Ясно, товарищ командировочный, — остановил его Киреев. — Ваши вещички уже давно поджидают вас здесь. Знаем, куда вы ныряли... не в речку, а к одной неблаговидной дамочке, вот и оставила она вас в одних трусах и при очках.

— Да я, я... — начал было снова лепетать мужчина, но потом, всхлипывая, стал просить:

— Пожалуйста, только не сообщайте на работу, не пишите жене. Я вам честно все расскажу, где меня нечистая попутала.

— Вот так бы давно, — опять рассмеялся капитан и, вызвав дежурного, отправил «купальщика» вместе с ним. — Видишь, какие истории бывают у нас, — обращаясь ко мне и пожимая руку, говорил Киреев.

— Товарищ капитан. Я хотел... — начал было я.

— Знаю, знаю, — прервал он меня. — В горах были, слышал. Ну, как там? Здорово наворотило? А Короля твоего, друг мой, мы не задержали.

— Что, Криворук не пришел? — удивленно спросил я.

— Нет, Криворук — честнейший парень. Вместе с ним мы на операцию ходили, среднего Махмудова взяли, а вот Король ушел, прострелив ногу Криворуку.

— Как?

— Вот так... не подрассчитали малость, — сокрушенно вздохнул Киреев. — Лежит он сейчас в неотложке, мякоть на правой ноге задело, а кость цела. Скоро выписываться будет. Можешь съездить, дам машину, — и он позвонил дежурному, чтобы мне дали машину. — Поезжай, — привстав из-за стола и подавая на прощанье руку, произнес он, — только завтра после занятий зайди ко мне. Дело к тебе есть, Мирному я сам об этом позвоню. Бывай! — сказал Киреев, и я вышел из его кабинета.

Сев в милицейский газик, я подумал, что с пустыми руками в больницу ехать не гоже, и попросил шофера завернуть на базар.

В неотложке были уже неприемные часы и меня не хотели пускать в хирургическое отделение. Пришлось сказать, что пришел на допрос к потерпевшему; мой милицейский мундир был лучшим доказательством этому.

— А сверток? — недоверчиво спросил санитар.

— А это, — и я показал на сверток, — это потерпевшему, чтобы он лучше на допросе показывал.

— А-а-а... — многозначительно закивал головой тот и пропустил меня к Криворуку.

— Курсант! — еще в дверях обрадованно окрикнул меня Криворук и, поднявшись с постели, заметно прихрамывая, пошел ко мне навстречу.

— Как же тебя так угораздило? — посочувствовал я Криворуку.

— Брось ты про это. Чепуха. Тоже мне, нашел о чем говорить. Вот ты лучше скажи, что по моей вине ушел этот «святой». Вот это вопрос, — и Криворук зло сверкнул глазами. — Садись, курсант, — сказал он, подставив мне стул, а сам опустился на край кровати.

— Читаю вот, видишь... — и он показал на целую стопку книг. — Решил пойти в вечернюю. Киреев, понимаешь, уговорил. Оказывается, много хороших людей у вас в милиции, как я посмотрю. Ты знаешь, я имею соображение, что Король может появиться в старом городе у одного святоши, у старого дружка его отца. Об этом я что-то позабыл сказать Кирееву, да вот, лежа здесь, додумался. Фамилию этого человека я не помню, да и названия улицы не знаю, а начертить тебе расположение дома могу, — и Криворук, оторвав от принесенного мной пакета клочок бумаги, принялся чертить план.

— Вот здесь, — объяснял он, показывая на крестик, — здесь раньше стоял этот дом, а сейчас не знаю. Король сейчас может быть только там. В другие места ему ходы закрыты. Передай этот план Кирееву.

Мы попрощались. Я, пожелав ему скорого выздоровления, вышел на улицу. Стемнело.

«А может быть, прямо сейчас на этой милицейской машине поехать в тот дом и задержать Махмуда-старшего», — и к от удовольствия щелкнул пальцами, но тут же отказался от этой затеи. «В форме, на милицейской машине... да какой дурак тебя там будет ждать», — усовестил я себя и попросил шофера отвезти меня на Тезиковку.

Дома меня ожидала целая куча новостей.

Вскоре после моего отъезда, на завод пришли работники ОБХСС и опечатали Семкин склад для ревизии. Все эти дни Семка ходил невеселый, чаще подвыпивший.

Не зная причины прихода работников ОБХСС, он грешил на дядю Петю, думая, что это дело его рук.

Дядя Петя, действительно, уже не раз поднимал вопрос в завкоме о том, что он не доверяет Семену: «Слишком не по карману живет этот человек, — говорил он. — Часто выпивает сам и спаивает своего младшего брата Петьку, который в пятнадцать лет нигде не учится и не работает».

Но эти разговоры всегда почему-то оставались разговорами. Никто не хотел выносить, как говорится, сор из избы. И вдруг... нагрянула ревизия.

Семка в первый же вечер напоил своего брата Петьку и его дружков, таких же несовершеннолетних, как и его брат, подговорил их избить дядю Петю. Ребята, захмелев, сначала передрались между собой, а затем около проходной завода стали приставать к рабочим, пока их не забрали в отделение милиции.

Об этой истории знал весь завод. Рассказывая мне о случившемся, мать сетовала:

— Мальчонку мне жаль. Загубили они его. Я ведь сколько раз говорила Акулине: «Виданное ли дело в пятнадцать лет мальчонку по пивнушкам посылать». А она мне: «А что тут такого. Это обчественное заведение».

И действительно, у нас во дворе многие укоряли тетку Акулину за то, что она по вечерам часто посылала своего младшего сына Петюшку, как она его называла, на поиски Семена. Мальчишка уже с двенадцати лет бегал по пивнушкам в поисках своего подзагулявшего брата.

Обсуждался этот вопрос на родительском собрании в школе, где учился Петька, и в завкоме, но Акулина стояла на своем: «Мое дитя, что хочу, то и делаю».

— А ведь засудят его теперь, наверное, — продолжала мать. — А этот пьяница опять останется в стороне. Ох, как мне жалко мальчонку... — вздохнула она. — Ну, ладно, был бы дурак какой, а то ведь башковитый парень, одни пятерки приносил из школы. Когда он учиться бросил, я говорила Акулине: «Не дозволяй — пусть учится». — «Ученых-то вон сколько, кому-то надо быть и не ученым. Мой Семка не хуже ваших ученых живет», — отвечала мне она.

— Не хуже ученых — это я сама вижу, но вот хуже честных — это уж факт, — закончила мать, размышляя вслух. Немного помолчав и о чем-то подумав, она снова продолжала. — А ведь завтра их будут судить на заводе товарищеским судом. Семку и Петьку, а я бы Акульку первой судила по всей строгости, по всей человеческой совести. Она ведь всю жизнь стремилась прожить налегке, за счет других людей, гаданием да обманами, а когда это не стало ходовым товаром, она даже не поскупилась совестью своих детей. Петька... — тот еще малец, еще не в своем уме дела вершит. Попади он еще в хорошие руки, так добрым человеком станет. А вот Семка — этот уже законченный подлец, и для него жалко стакана чистой воды, что льется у нас во дворе. Не гоже ему пить с миром вместе, — закончила она как приговор.

Никогда не видел я такой свою мать, но я не удивился, а внимательно прислушивался и узнавал в ней самого себя.