Олег Грудинин - Комсомольский патруль

— Бездельники они, — говорил один мужчина, поминутно сплевывая, — бездельники и трусы. В милицию и идут для того, чтобы не работать. Этого майора потому и убили в драке, что другие милиционеры вовремя не вмешались. За свою шкуру дрожали. Я уже об этом деле все знаю. Мне один больной из второй палаты рассказал, у него сын в пожарной охране работает и звонил ему с час назад по телефону.

— Врет он нахально, этот сын, — прервал говорившего другой голос — бас, — сукин он сын, и вы глупости говорите. Посмотрел бы я, что бы вы запели, если бы, упаси бог, милиция вдруг исчезла. Первый бы караул закричали. Не они трусы и бездельники, а мы. Мы милиции не помогаем, вот хулиганов и развелось.

— Хулиганов сажать надо, — вставил кто-то, — а у нас не сажают, жалеют.

— Нет, всех не пересажаешь. Есть такие, считают, что многие из молодежи теперь хулиганят, что же, всех сажать? Не все и хулиганят.

Ксения уже хотела толкнуть дверь, но остановилась.

— Так ведь не всякого хулигана сразу распознаешь. Бывает, на работе человек тише воды, ниже травы, а выпьет — дебоширом становится. Трудно человека распознать. Вот сестра наша, которая сегодня дежурит: на работе толковая, старательная. А разговорился я как-то с ней — вижу, пустая, глупенькая. Я ее спросил: «Что вы делаете в свободное время?» — «На танцы, — говорит, — хожу». — «А еще что?» — «И еще, — говорит, — на танцы». Видите, какая глупая жизнь...

Ксения стояла, сжимая кулачки, сердце в груди бешено колотилось, на глаза навернулись слезы. Она не знала, что ей делать, уходить или оставаться и слушать. Боялась, что кто-то может выйти и застать ее у дверей.

— Не верю я в это, — вмешался кто-то третий, молчавший до сего времени, — не верю. Если человек в личной жизни плох, значит он и на производстве случайно только хорош. Просто, наверно, жмут на него товарищи. Требуют люди и обстоятельства. А останься он один, без контроля — и все. Напакостит.

Ласточкина сжалась как от удара. Ей показалось, что третий голос сейчас расскажет, как она уснула на дежурстве. Но голос молчал.

Тогда Ксения повернулась и, стараясь не шуметь, почти побежала по коридору. «Делать им, бездельникам, нечего», — запальчиво подумала она, стараясь заглушить в себе появившееся гнетущее чувство.

Ксения расслабленно опустилась на крашеную садовую скамейку и с отвращением оглядела маленький зеленый скверик, куда она каким-то образом забрела.

Жарища какая-то дикая, да еще эта песня. Ну, чего она, противная, ко мне привязалась?

Ведь все бы ничего, если б не эта женщина — жена, ее бездонные, расширенные, неверящие глаза и раболепная, умоляющая улыбка на дрожащих губах. А рядом — подросток, сын. Нет, не нужно! Я не виновата!

Ксения чуть не вскрикнула, вся передернувшись от хлестнувшего по нервам воспоминания. «Конечно, конечно, не виновата! — снова постаралась она взять себя в руки. — У меня это в первый раз. И у других то же бывает».

Девушка хрустнула пальцами и устало прикрыла глаза.

Начиная свою работу в комсомольском патруле, мы даже не предполагали, что нам придется вернуться к происшествию, с которого началась эта повесть, — к драке на Старо-Невском проспекте.

Запомнившиеся маленькой Ларе желтые ботинки не исчезли бесследно. Обладатель их появился у нас в штабе примерно месяцев через пять при самых неожиданных обстоятельствах. В свое время мы расскажем об этом.

Модные желтые ботинки на толстой каучуковой подошве-шине. В нашем городе их носят теперь многие. И хотя, по-моему, они не очень-то красивы, эти ботинки, их раскупают. Ничего не поделаешь — мода. А поскольку их много, они давно приобрели еще одну особенность: перестали бросаться в глаза, следовательно, перестали быть уликой.

Но для того чтобы понять, как все-таки эти ботинки вместе со своим владельцем — именно так, а не владелец с ботинками, потому что человек этот был раб своих вещей и желаний, — очутились у нас в штабе, нужно вернуться немного назад.

В один прекрасный день классный руководитель сообщила восемнадцатилетнему Валерию Чеснокову, что, несмотря на довольно посредственные оценки в году и на экзаменах, он переведен в девятый класс. В честь такого знаменательного события мама и бабушка организовали торжественный ужин, на который были приглашены мамины подруги, два папиных сослуживца со своими женами, бабушкина двоюродная сестра тетя Мадлен (папа однажды, рассердившись, уточнил, что по-настоящему ее зовут не Мадлен, а просто Марфа) и соседка — жена штурмана дальнего плавания Пичугина с дочкой Ликой, двенадцатилетней девочкой, ехидной и некрасивой. Валерий про себя называл ее обезьяной.

Были приготовлены холодные закуски, жаркое. Для мужчин купили несколько бутылок водки. Для женщин — наливки и сладкие вина. Детям, то есть Валерию и Лике, испекли торт.

Поедая закуски, Валерий — не в первый уже раз — отмечал, что женщины хотя и жеманничают, но, почти не прикасаясь к вину, «глушат» водку, а мужья изо всех сил стараются развлекать маму, супругу начальника. Думал он и о том, что соседку Пичугину ни за что бы не пригласили, если бы не знали, что муж ее возвращается из заграничного плавания. А у него наверняка будут отрезы, которые, возможно, удастся купить.

Выпив под шумок несколько рюмок вина и съев большой кусок торта с кремом, Валерий вышел из столовой, пробрался в спальню родителей. Разыскав старую сумку, в которой мать хранила «хозяйственные» деньги, он пересчитал лежавшую там наличность. Затем, аккуратно распечатав новенькую пачку пятерок, вытащил несколько бумажек. Пачку же, запечатав, спрятал обратно.

— Мамусь, — с наивно озабоченным видом обратился он к матери, вернувшись в столовую и выждав для приличия паузу в разговоре, — мне только что товарищи звонили, двое, у них переэкзаменовки, просят прийти помочь.

Валерий прекрасно знал свою мать. Лицо ее расплылось в тщеславной улыбке.

— Молодец, — почти пропела она, кося глаза на гостей. — Но не злоупотребляют ли тобой товарищи? У тебя такое слабое здоровье!

— Да нет, мамусь, я же не могу отказать. Это мой долг.

— Хорошо, иди, — громко сказала мама. — Весь в отца.

— Ах, Валик, — вставила бабушка, — как же ты уходишь? Ведь у тебя гостья.

Лика обиженно поджала тонкие губы.

— Но, ба, — Валерий бросил в сторону Лики злой взгляд, — я же не могу. Гостья меня извинит.

Расшаркавшись, он вышел в переднюю.

— Мужчина, — прогудела вслед бабушка. — Форменный мужчина! Рыцарь без страха и упрека!