Олег Грудинин - Комсомольский патруль

Возвратившегося домой около трех часов ночи Валерия встретила перепуганная мать.

— Боже мой, Валик, где ты был, что с тобой? — шептала она, помогая ему раздеться и поминутно оглядываясь на дверь спальни. — Что с тобой? Отец час назад вернулся, спрашивал, где ты. Я сказала, что закрылся в своей комнате и спишь. Смотри, завтра не выдай. Ужас, в каком ты виде! От тебя пахнет вином? Какой это негодяй спаивал моего ребенка?! Может быть, тебе нехорошо, дать воды?

— Уйди, я хочу спать...

Женечка сдержал слово. На следующий день Валерий получил обещанные «стильные» ботинки. Дома он сказал, что купил их, истратив деньги, скопленные на фотоаппарат.

— Зачем мне фотоаппарат? Наш век такой, что сейчас нужно хорошо одеваться.

— Практичный ум, — сказала бабушка. — Вылитый дед!

Вот теперь, спустя уже много времени, я понял, что к стилягам Болтова тянуло не что иное, как желание хорошо пожить, а к комсомольцам — желание выдвинуться, быть первым или хотя бы вторым, следовательно, его занимало не дело, а положение руководителя, почет и уважение, которые его окружали. Тогда я этого не знал.

К Нине Болтова также тянуло сложное чувство. Он учился с нею в одной школе с первого класса. Жили они по соседству, с детства взрослые называли их женихом и невестой. Болтов сроднился с этой мыслью. Но когда обнаружилось, что одно название еще ничего не определяет, когда Болтов уже в последние школьные годы понял, что, кроме него, есть и другие, которым Нина очень нравится, — это его возмутило, показалось посягательством на то, что принадлежит ему по закону.

Болтов стал ревниво следить за каждым шагом Нины. На школьном выпускном вечере он танцевал только с ней. Потом, поздно вечером, когда счастливые, почувствовавшие себя уже взрослыми, вчерашние мальчики и девочки, попрощавшись с преподавателями, вышли побродить по совершенно светлым (была пора белых ночей) проспектам Ленинграда, Болтов ловко оттеснил Нину от подруг и увел ее чуть ли не на край города...

Огни, река, прошлая дружба заставили Нину ненадолго поверить, что у них есть любовь. Они целовались в тот лирический вечер.

Потом Нина поступила работать на фабрику, а Кирилл, немало проболтавшись без дела, меняя один институт за другим, поступил, наконец, на курсы шоферов, а затем на третий курс автомобильного техникума. Желание выдвинуться привело его в комсомол. Но комсомольские собрания казались ему скучными. Он не верил людям и не мог отделаться от мысли, что его товарищи говорят совсем не то, что думают, говорят только по обязанности. «Жизнь, — часто думал он, глядя на товарищей, — накладывает обязанности. Отказаться от них невозможно, если не хочешь потерять своего права на жизнь. Работа, школа, участие в общественных мероприятиях, долг перед родными, знакомыми — сколько все-таки всяких скучных и неприятных обязанностей». И чем больше было этих обязанностей, чем неумолимее они вставали перед ним, тем сильнее он их ненавидел. Душа его жаждала другого.

«Эх, забыть бы все, отдаться только мимолетному ощущению радости, настоящей свободы, счастья, — мысленно повторял он все чаще и чаще. — Что мне долг? Идиоты выдумали его. Что мне люди? Какое мне до них дело? Наплевать мне на людей и на обязанности. Человек живет только один раз. Вот и надо не обязанности выполнять, а жить — развлекаться, веселиться, делать все, что захочется. Иначе какой же я хозяин жизни? Просто раб».

Случайно Кирилл познакомился с неким Ромой Табульшем. Тот привел его к себе домой. То, что Кирилл увидел там, выгодно, по его мнению, отличалось от комсомольских собраний. «Умеют жить люди, — думалось ему. — Ни в чем себе не отказывают».

Северный, промозглый ветер бил в лицо, забирался во все складки поношенного демисезонного пальтишка, которое подарил Нине покойный отчим еще к окончанию седьмого класса. За пять лет пальто успело стать короче, как говорил Костя Лепилин, во всех измерениях. Но дома Нину по вечерам встречали многочисленными просьбами две сестренки — они носили фамилию отчима — и... разговор с матерью о покупке нового пальто неизменно откладывался.

Кроме того, мама после смерти отчима стала подозрительно часто справлять свои дни рождения и именины. Приглашались какие-то дальние родственники, которых Нина почти не знала, и совсем незнакомые ей женщины из соседних домов. Гости до самой ночи распивали домашнюю наливку, ели винегрет, селедку, грибы. Наевшись, тягучими унылыми голосами пели песню об одинокой рябине.

После каждого такого «дня рождения» мама до утра вертелась на своей кровати, вздыхала, всхлипывала и нарочито громко шептала имя отчима, которого она при жизни не любила и попрекала тем, что он пришел к ним с войны «голый и голодный», а она его приютила из жалости. Девочки от этого истерического шепота просыпались, садились на своей кроватке, смотрели на мать большими испуганными глазами. А Нина, вместо того чтобы дать волю своему гневу, стиснув зубы, молчала.

Мать работала подсобницей в булочной напротив дома. С деньгами всегда было туго.

Торопливо шагая по улице, Нина думала о том, что она должна сказать сейчас Кириллу Болтову. Ветер гнал по небу серые тучи. Было пасмурно. Одной рукой Нина придерживала на голове берет, другой — распахивающиеся все время полы пальто.

Десять минут назад второй секретарь райкома Ваня Принцев сказал ей, что ему звонил заместитель директора автомобильного техникума Убруев и заявил, что успеваемость Кирилла Болтова резко снизилась.

— Предупреждаю вас, — добавил Убруев, — что, если так будет и дальше, нам придется просить райком вывести Болтова из комсомольского комитета, — и как бы между прочим заметил: — По моей просьбе вчера обсуждалось его поведение. Болтов ссылается на какие-то личные переживания, но не говорит какие.

Рассказав обо всем этом Нине, Ваня Принцев грубовато, но доброжелательно посоветовал:

— Сходи-ка к нему. Ведь у вас, кажется, любовь? Из-за тебя-то он и сохнет. Я хоть ему не очень симпатизирую — не открытый он какой-то, — но это мое личное дело. А помочь мы ему обязаны. Тебе и карты в руки, если ты его невеста, как он говорит.

Покрасневшая Нина стукнула кулаком по столу и, ничего не ответив, побежала одеваться.

«Я ему покажу невесту...» — шептала она со злостью.

Подойдя к большому серому зданию техникума, Корнилова с силой толкнула входную дверь. Стремительно, шагая через две ступеньки, поднялась по широкой лестнице, устланной красной ковровой дорожкой. У двери комитета комсомола она на секунду остановилась, затем, нажав ручку, быстро вошла в комнату.

Болтов сидел за столом, обхватив голову руками, и даже не посмотрел на вошедшую.