Степан Сухачевский - У Белого Яра

Иногда палец с дорогим перстнем укажет на спящего:

— На допрос!..

Вернется ли ушедший еще раз в камеру? Увидит ли он завтрашний день? В коридоре слышатся мерные шаги часового. Их можно считать: пять в одну сторону, пять — в другую. А потом наступает тишина. Неслышно открывается волчок в двери, к нему припадает немигающий глаз часового, как щупальцами, обшаривает каждый уголок камеры.

— Эй, вы там! Кончать разговоры!

И снова мерные шаги в коридоре: пять — туда, пять — обратно. Скорее бы утро!

Утро возвестило о себе полоской света, пробившейся через узкое зарешеченное оконце. Тонкий солнечный луч золотистой змейкой скользнул по потолку и, словно испугавшись грязи, нырнул в угол, затянутый густой паутиной; отсюда прыгнул на облупившуюся стену, пополз вниз и вдруг замер на месте: железный козырек над тюремным окном, как застарелое бельмо на глазу, встал на пути солнца, спозаранку пославшего на землю сверкающий поток тепла и света.

Козырек над окном — не единственное из того, что тюремная администрация ввела за последние дни во всех камерах, где сидели политические. Их опять лишили прогулок. Отменили свидания с родными. Отказали в приеме передач. Запретили посещение тюремной церкви.

Лавр, томимый неизвестностью, метался по камере, бессильно сжимал кулаки.

— Полжизни бы отдал, — горячился он, — чтобы узнать, извещен ли «Дедушка»!

Зайцев насторожился.

— А разве есть основания сомневаться в твоем посланце? — допытывался он.

— Да я не об этом, Евгений! За рабочего ручаюсь головой!.. Я беспокоюсь о другом: «Дедушку» могут выследить, провалить, и тогда наш план пойдет насмарку.

— Ну, что ж, — вступил в разговор Климов. — Будем тогда рассчитывать только на свои силы. Не ты ли говорил: уж коли умирать, так с музыкой?

— Я и не собираюсь труса праздновать! — обиженно отозвался Лавр. — Вот только за зря жизнь отдавать не хочется. Погибнуть бы в схватке, в бою!

— Да, — заключил Губанов, — можно и смертью принести пользу.

Они понимали: над ними готовится расправа. Надо быть готовым к самому худшему. Каждый невольно думал об этом, оставаясь наедине с собой. Неизвестность тяготила, но люди находили в себе силы не поддаваться отчаянию: выдержать все это, не сдаться! Трудно человеку, если он один. Но когда рядом сильные духом люди, твои соратники в борьбе за правое, святое дело, — с такими и умереть не страшно!

...В Курган прибыл «черный» генерал Гайда. Он инспектировал мятежный корпус, к тому времени полностью захвативший всю сибирскую магистраль. Тот самый Рудольф Гайда, что так бесславно начал военную карьеру у себя на родине: едва дослужившись до чина прапорщика австро-венгерской армии, попал в плен к русским. На этом и закончилась бы неудачная авантюра жалкого маньяка, если бы Гайду вкупе с одноглазым Яном Сыровы не приметили высокопоставленные англо-французские заговорщики, прикрывавшие свою контрреволюционную деятельность в России дипломатическими паспортами. На «священную» войну с большевиками Сыровы и Гайда сумели выторговать у своих новых хозяев пятнадцать миллионов рублей. Из этой подачки они положили жирные куши себе в карманы.

Гайда в Кургане не впервые: сюда он приезжал в дни подготовки июньского мятежа. Трус по натуре, тогда он держался в тени, стараясь остаться незамеченным, ничем не отличаться от остальных офицеров. На этот же раз Гайда обставил свой приезд с большой помпой: прибыл в салон-вагоне, с адъютантом и личной охраной. Он не пожелал первым нанести визит городской управе, а принял ее делегацию в своем вагоне, заставив представителей местной власти стоя выслушать его чванливую речь:

— Господа! Поздравляю вас с победой над большевиками. Благодарение богу, они терпят поражение на всех фронтах. Близок час освобождения вашей многострадальной родины!..

Представители городских властей рассыпались в благодарностях. Гайда грубо оборвал их:

— Большевики — наш общий враг! Но мы, оказав вам помощь, понесли известный урон. Он должен быть, компенсирован. Штабом чехословацких войск в России мне поручено вручить городской управе счет за освобождение Кургана. Тут, если не ошибаюсь, с чем-то тридцать миллионов... Деньги, господа, переведите в Иркутск, в адрес военного ведомства. В письме обо всем сказано... Прошу учесть: мы не можем долго ждать! Вам дается недельный срок...

Затем Гайда принялся за офицеров из военной комендатуры и контрразведки. Он потребовал списки содержащихся в тюрьме большевиков и всех сочувствующих Советам, ознакомился с материалами военно-следственной комиссии, с рапортами начальников карательных отрядов. Выслушав доклад Грабчика, с солдафонской бесцеремонностью выразил ему свое неудовольствие:

— Сейчас, поручик, не время играть в либерализм! Мы ждем от вас более решительных действий.

Гайда держался подчеркнуто официально, усиленно напирая на слово «мы», рисовался перед подчиненным новеньким генеральским мундиром, важно расхаживая по широкому купе.

— Осмелюсь заметить, — сказал Грабчик, — тюрьма переполнена.

— А вы разгрузите ее! — резко бросил Гайда, смотря себе на ноги, обутые в щегольские сапоги.

— Но следственная комиссия, как вы сами изволили убедиться, еще не закончила работу. У нас нет законных оснований...

— Господин поручик! — круто повернулся на каблуках Гайда. — Вы военный комендант или.. — генерал нехорошо выругался. — Извините, нервы... Не мне вас учить, как это делается... Организуйте беспорядки в тюрьме, обвините двух-трех человек в заговоре и... — он многозначительно помолчал. — Надеюсь, в тюрьму подосланы наши люди?

Грабчик обстоятельно доложил о Собакине — о его скандальном прошлом и вербовке его в агенты царской охранки, о его провокаторской роли в депо, а затем в камере № 17. Гайда внимательно прочитал все донесения Собакина из тюрьмы, которые он писал под диктовку Постникова во время «допросов».

— Да это же находка для нас! — оживился генерал. — Поручик, я готов забыть о всех ваших промахах при одном условии... — Грабчик замер. — Собакину организуйте побег. Мнимый, разумеется... Позаботьтесь, чтоб о его побеге узнала вся тюрьма, иначе мы расшифруем этого проходимца, а он нам может пригодиться в дальнейшем. Через несколько дней Собакин совершит покушение на вас...

— На меня?! — опешил Грабчик.

— Именно на вас, господин полковник. Ха-ха!.. Да вы получите чин полковника, если справитесь с этим заданием... Что вы, собственно, перетрусили? С вашей драгоценной особой ничего страшного не случится. Покушение будет простой инсценировкой...

И Гайда дружески похлопал ссутулившегося Грабчика, который никак не мог прийти в себя, усадил его на широкую софу, сам опустился в плетеное кресло. Они закурили, разговорились. То были уже не генерал и поручик, а два старых приятеля, в прошлом коммерсанты, разорившиеся на одной торговой афере. Затем оба решили попытать счастья на военной службе.