Степан Сухачевский - У Белого Яра

— Саша! Так он жив?! — невольно вырвалось у Наташи.

— Живехонек! — улыбнулся Варфоломей Алексеевич и, чтобы не смущать девушку, заговорил о другом.

С этой минуты Наташа плохо понимала смысл того, о чем вдохновенно, со страстью говорил Репнин. «Жив. Жив!.. — стучало сердце. — И мы еще встретимся!..».

Глубокой ночью, окрыленные надеждой и верой, разошлись подпольщики. Но Цыганок не покинул своего поста: у Репнина оставался еще Корюкин. Парнишке любопытно знать, о чем так долго беседует «Дедушка» с партизаном, но, помня строгий наказ, он продолжал зорко наблюдать за темной улочкой.

А в это время на конспиративной квартире шла жаркая беседа.

— ...Вот что, Илья, поговорим по душам... Да ты не обижайся, дело общее. Я же вижу, с тобой что-то неладное. Скажи, что мучает тебя?

— Погано у меня на душе, Варфоломей Алексеевич... Сколько понапрасну обид приходится принимать от своих деревенских. Меня за предателя считают, все отвернулись, руку подать стыдятся. Неведомо ведь никому о тайном поручении, что дал мне Пичугин. Невмоготу больше носить чужое обличье... Каюсь, хочу порушить наказ Дмитрия Егоровича. Лучше в партизаны уйду, к Скрябину. Он, комиссар, поймет! Ведь до чего уже дело дошло. Колчаковское земство в Кургане свой съезд собирает, и слышно, что богатенькие мужики хотят послать меня своим делегатом. Ну разве можно такое стерпеть!

Репнин не перебивал Илью Ивановича, дал ему полностью выговориться, подошел и обнял за плечи.

— Верю, тяжело тебе. Ну, а скажи, дружище: разве легко было принять смерть Дмитрию. Он в сынки мне годится! Вспомни о Лавре Аргентовском, об остальных наших боевых товарищах. Их ведь нет среди нас, а каждый сражался с врагом там, куда был поставлен партией. Понадобилось, — и Федор-кузнец опоганил свои руки об Иуду-Силантия... А разве ты слабее, Илья? Иди на кулацкий съезд. Ты будешь один среди врагов. Скажи им правду в лицо. Подпольный комитет поручает тебе это. Пусть узнают наши враги, что народ не смирился!

...Над Курганом вновь поднялись зарева пожаров. Полыхало то в одном, то в другом месте.

«Залихорадило» станцию. Простаивали паровозы — маленькая водокачка на Тоболе плохо подавала воду; горели буксы вагонов, куда смазчики забрасывали песок; то и дело выходили из строя станционные стрелки; летели под откос воинские эшелоны — то действовала партизанская группа.

В городе произошло событие, наделавшее много шума.

В женскую гимназию со всего уезда на «крестьянский» съезд собрались сельские старосты, земские гласные, торговцы и кулаки. В этой пестрой и нарядной толпе скромно одетый делегат из Менщиковой Илья Иванович Корюкин выглядел незваным гостем. Сам председатель уездной управы проверял его мандат, да только оказался он в полном порядке, и Корюкина все же допустили на съезд. Сидел он в зале, слушал ораторов, на все лады поносивших большевиков. Душила злоба Илью. «Ах, думал он, паразиты, да как вы смеете говорить от имени трудового крестьянства!». Терпеливо ждал своего часа и дождался: от волостей стали наказы крестьян выслушивать. Дошла очередь до Корюкина, Илья попросил слово. Дали... И сразу наступила в зале недобрая тишина, какая бывает перед грозой: вроде бы и тихо, но где-то вдруг послышится шорох, тут же пропадет и опять будто прошумит, и снова все замирает... Поднялся Илья на трибуну, крикнул на весь зал:

— Наше общество дало мне такой наказ: земля должна остаться у тех, кто ее обрабатывает своими руками! В общем как было при советской власти!

Что тут стало! Все повскакали, орут Илье в лицо:

— Большевик! Вон со съезда!

— Лишить мандата!

Видит Илья, готовы в клочья его разорвать, а на душе у него такая благодать, словно в светлый праздник. Когда арестованного Корюкина выводили из зала, он крикнул:

— Контра проклятая! Недолго вам осталось глумиться над народом.

В канун нового, девятнадцатого года на улицах появились прокламации. Были они совсем маленькие, не больше школьного листа:

«Товарищи рабочие и все, кому дороги завоевания революции! К вам обращается подпольный комитет большевиков: поможем наступающей Красной Армии и партизанам, сражающимся в тылу врага, свергнуть кровавую диктатуру Колчака. Саботируйте военные заказы. Пусть станки работают вхолостую! Пусть простаивает оборудование! Взрывайте мосты, разрушайте полотно железной дороги, чтобы летели под откос воинские эшелоны.

Все — под красные знамена революции! С новым счастливым для нас годом, товарищи!».

Прокламации эти отпечатала на стеклографе Наташа и вместе с Цыганком расклеила их в самом центре города.

В толпе шли двое «ряженых»: паренек, отчаянно растягивающий меха старенькой тальянки, и девушка, подтягивающая гармонисту, безбожно перевиравшему мотив «Коробейников». Незаметно выбравшись из толпы на безлюдное место, девушка мгновенно опережала гармониста, вытаскивала из муфты пузырек с клейстером, кисточкой мазала забор. Шедший за ней паренек, перебирая левой рукой басы, правой быстро отстегивал планку тальянки и, взяв из коробки гармони одну прокламацию, ловко приклеивал ее. И вот уже оба как ни в чем не бывало продолжают путь.

Они вновь присоединяются к пестрой толпе горожан, идут с ними квартал-другой, а где-нибудь на перекрестке незаметно отстают от праздных гуляк.

Расклеив все прокламации, Наташа и Цыганок, сбросившие размалеванные маски, поодиночке с разных концов улицы подошли к дому Репнина. Их поджидал Варфоломей Алексеевич.

— Ну? — нетерпеливо спросил он, едва они, возбужденные быстрой ходьбой, переступили порог комнаты. Узнав, что все обошлось благополучно, облегченно вздохнул. — Молодцы!

Репнин помолчал, а когда заговорил, голос его звучал торжественно:

— A y меня, друзья, для вас есть хорошая новость. Подпольный комитет принял вас в члены Союза социалистической рабочей молодежи... От души поздравляю!

Наташа застенчиво улыбалась, а Цыганок так и просиял. В раскрытых дверях кухни показалась Ульяна Михайловна.

— Примите и мои поздравления! — взволнованно сказала старушка.

Наташа кинулась к ней, обняла за плечи, спрятав у нее на груди пылающее лицо. Цыганок же растерянно топтался на месте, смущенно мял шапку-ушанку.

— Подойти ко мне, сынок! — тихо позвал Репнин.

В полночь Наташа вышла из дома Репнина. В ушах все еще звучат слова Варфоломея Алексеевича: «Ну, вот, Наташа, ты и комсомолка. Верю, не запятнаешь высокое звание!».

Ей хочется запеть, громко, чтобы все люди узнали о ее радости, про которую можно рассказать только в песне.

Но этого сделать нельзя. Наташа должна быть осторожной. Репнин даже Цыганку не разрешил проводить ее до дому, запретил им несколько дней вместе показываться на улице.