Евгений Григорьев - Отцы

Дронов пел один, пританцовывая, а баянист зорко следил, чтобы вместе, волной, подняться в припеве.

— А всего-о… — протянул Дронов и остановился, развел руками и перешел на речь, и баян завздыхал. — А всего взяла зазнобушка…

Секунды молчания, и оба прыгнули в свою бесконечность, в свою жизнь.

— А-а-а! — кричал поезд. — А-а-а! — И рвался к Москве, разрывая ночь пополам.

Он склонился над телефонной трубкой.

— Я тебя очень прошу… Спасибо!.. Спасибо!.. Значит, через неделю будешь обязательно? Ждем. Целую тебя. Всех твоих. До свидания!..

Дронов повесил трубку, вышел из автомата, тут же, не отходя, достал из кармана бумагу, список дел, которые надо было сделать, развернул ее, просмотрел, порвал и бросил в урну.

Достал платок, отер лицо, шагнул снова в автомат.

Набрал номер. Подождал гудка.

— Мне Новикова Владимира, будьте добры!

Ждал. Смотрел, как на улице подкатила бочка с квасом и стала выстраиваться очередь.

— Новиков Владимир? Здравствуй. Дронов Иван Васильевич тебя беспокоит. Знаешь такого?.. Живу хорошо. Как ты? Много дел? Оставь их, тебе не о них сейчас надо думать… Встретимся, расскажу, что случилось… Погода прекрасная, мне тоже нравится… Никак не можешь?.. К тебе на работу я не хочу приезжать… Я тебе говорю, ты наплюй сейчас на дела, забудь о них! Приветы я не передаю… В шесть? Хорошо… Найду…

Повесил трубку, посмотрел на автомат, ударил ладонью. Зазвенела монета. Дронов достал монету, усмехнулся, бросил ее обратно в автомат — чужого ему было не надо.

Большие электрические круглые часы напротив показывали начало первого.

Его тщательно постригли.

Побрили.

Он положил деньги.

— Это вам.

— Спасибо.

Он остановился перед баней. Безногий инвалид разложил березовые веники.

— Почем товар?

— Полтинник.

Дронов долго перебирал.

— Бери, бери — все хорошие.

— А где ноги, друг, оставил?

— Ноги? Под Курском, на память закопали!

Дронов вытащил трояк.

— Выпей за них и за меня. Дронов меня зовут, Иван Васильевич.

— Дронов Иван Васильевич, запомню. — Вытащил из-под тележки веник. — Возьми этот, до души пробьет!

— Спасибо тебе!

— И тебе — спасибо.

В парной вздыхали и захлебывались от наслаждения.

— А-ах… А-ах! Поддай еще!..

— Парку прибавь…

Дронов встал, поблагодарил:

— Спасибо, ложись ты.

Компаньон растянулся на лавке. Дронов взял в обе руки по венику. Приладился. «Припудрил» спину. «Погладил». Сделал компресс. Оттянул. И пошел наяривать: левой, правой, двумя сразу.

Вышли из парной, прикрывая свои надобности. Вытерлись. Закутались в простыни. Из бидона налили пива. Вытянули залпом. Выдохнули:

— Хорошо!

Еще налили, только пригубили и отставили.

— Хорошо!

Соседи смотрели с уважением.

— Водочки бы сейчас, — сказал компаньон. — Вас как зовут?

— Иваном. Водочки — в самый раз!

— Иваном? А по батюшке?

— Васильевичем.

— Иван Васильевич, может, послать, сбегают?

— Сегодня не могу, — сказал Дронов. — Не имею права! День такой.

Он развернул белое, свежее исподнее белье.

С треском натянул хрустящую от крахмала рубаху. Белую и чистую.

Банщик окликнул:

— Эй, белье забыл!..

Дронов обернулся.

— Оставь себе. Ношено мало.

Было без малого четыре, и стрелка на больших часах на площади перескочила, и стало ровно четыре дня, или шестнадцать часов по московскому времени.

Он зашел к дочери. Она лежала ничком.

— Дочка, — сказал он ласково. — Танюша, смотри, какой я тебе подарок принес!

Он положил сверток рядом с дочерью, но она даже не шевельнулась.

— Таня, — сказал он снова, — ты у меня хорошая. И отец тебя любит! Разве ж он позволит, чтоб тебя кто-нибудь обидел? Никогда!

Он встал. Постоял. Нагнулся, неловко поцеловал своего взрослого ребенка в волосы.

— Отец тебя любит, и ты его не подводи…

С сыном он заперся на кухне.

— Слушай. И не перебивай. Ты — мой сын, и мое сердце должно быть спокойно за тебя. Ты все же рабочий человек, и хотя бы за что-то у тебя должна быть гордость.

Сын удивленно слушал отца.

— Не перебивай и не мешай, — остановил его Дронов. — Ты должен помнить, что ты мужчина: у тебя будет семья, и твоя жена должна будет гордиться тобой и видеть в тебе опору. А дети должны любить, и душа их должна быть спокойна, что у них настоящие, честные родители, и отец, который… Не перебивай, слушай!.. Ты — мужчина в доме и должен защищать мать и сестру. И перестань пить, перестань болтаться, как дерьмо в проруби, иначе я тебя не прощу, я тебя не пожалею: прокляну к чертовой матери!.. Запомни, что я сказал. Ничего не говори… Иди!.. — И подтолкнул сына.

Остановил. Обнял. Поцеловал.

— Будь здоров, сынок!

Он открыл дверцы шкафа и проверил, все ли висит на месте, все ли в порядке.

Обошел комнату.

Другую.

Посмотрел на двор. Сказал жене:

— Окна надо помыть.

— На праздники помою.

Дронов покивал головой.

Закрылся в туалете. Достал обрез, патроны. Вложил. Поставил предохранитель. Спрятал.

На кухне жена мыла посуду. Дронов походил около нее, присел.

— За газ уплатила?

— Заплачено.

— А квартплата?

— И за квартиру.

— Хорошо, — сказал Дронов.

Жена мыла посуду. Он сидел и молчал. И смотрел на нее.

— Татьяна ела?

— Поела немного.

— Я позвонил Михаилу… И Анатолию позвонил, должны приехать завтра. Помогут с нею.

— Может, воздействуют, — вздохнула жена.

— Береги ее. И на Сергея внимание обращай — совсем разочаровался парень в жизни. Совсем от рук отбился… Ты брось посуду-то, поговорить надо.

— Немного осталось, сейчас домою.

— Нюр, ты держись. Войну пережили, надо и это пережить. Не давай себя отчаянию, у нас дети: если их не поднимем, грош нам цена и нашей жизни.

— Волнуешься? — Жена вытерла руки и присела рядом. — Ты с ними спокойно говори, строго. Пусть ему, паршивцу, хоть выговор сделают.

Дронов глянул на нее и опустил глаза, чтобы не выдали.

— Поговорю я, — сказал он неопределенно. — Как сумею.

— Если самого его увидишь, скажи, мол, подлец и плюнь ему в морду… если рядом никого не будет.

— Нюр, смотри, какой я тебе платок купил!

— Ух, ты!

— А это — Сережке, передашь ему от меня. Завтра только передай, под подушку положи.

— Раздарился ты чего-то.

— Тебя-то я не баловал.

— Я не жалуюсь.

— И правильно, у тебя хороший муж: и тебе, и детям — защитник.

Раздался стук, выскочила кукушка, заторопилась ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку.

— Пять, смотри, не опоздай.

— В самый раз. Сядем на дорогу…

В черной кепке, в темном длинном плаще шел он быстро по улице мимо витрин и прохожих.