Владислав Шурыгин - Тревожный берег

Бакланов натянуто улыбнулся, затянулся папиросным дымом:

— К чему такие слова? Можно подумать, что без меня движок не запустят. Подумаешь, преступление — сходил на часок в библиотеку! Работы-то все равно нет. Да и Славиков просил взять ему что-нибудь про фантастику…

Русов посмотрел на засунутые в карманы руки дизелиста:

— Значит, Славиков благословил? Снарядил как посыльного?

— Да нет. Это я так, заодно.

— А где же твои книги?

— В библиотеке. — Бакланов, глядя под ноги, улыбался.

«Ну и нахал ты, братец!» — с трудом сдерживаясь, подумал Русов.

— В библиотеке! Не нужно врать, Бакланов. Кажется, я утром ясно сказал: всем быть на точке и никуда не отлучаться. Я тебя имел в виду. Неужели не понял? Ведь надоели твои «гастроли». Я слышал кое-что про них и раньше. Да вот…

Бакланов вздохнул. Шел, смотрел на море. Споткнулся о кочку, зло выплюнул сигарету.

— Мне тоже надоело. Что ты мне нотацию читаешь? Я ведь тоже человек. Такой же, как и ты, и служу не меньше твоего…

«Кажется, разозлился, — подумал Русов. — Ну что ж, пусть злится, пусть выскажется». Но Бакланов не стал высказываться. Примирительно сказал:

— Что нам, собственно, ругаться? Ладно, без разрешения ходить больше не буду. Только ты пойми меня правильно. Мне ее вот как надо было видеть. — Филипп поднес ребро ладони к горлу, улыбнулся… — Эх, Андрей, Андрей! Ведь должны же мы понять друг друга, как «старик старика».

— Все? — резко спросил Русов. — Так вот что…

— Ну, слушаю.

Бакланов заложил руки за спину, пошел тише.

— Нравится тебе это или не нравится, — продолжал Русов, — но обязан ты мне подчиняться. Знаешь, во время войны…

Бакланов не выдержал:

— Слушай, сержант! Зачем такие слова? Ясно, что я буду на войне совсем другим человеком.

— Пусть мои слова ты считаешь нотацией, — перебил его сержант, — по не должно быть разницы между дисциплиной мирного времени и военного. Если бы такая разница существовала, то грош нам цена. Не нужны бы мы были, понимаешь?

Русов взглянул па Бакланова. Тот пожал плечами: как знать. Русов снова заговорил. Иногда он умолкал. Молчал и Бакланов, и было слышно, как шуршала о ботинки жесткая трава.

О чем у них был разговор? А вот о чем.

Легко ли быть сержантом? Что трудного? Все законы, все уставы на его стороне. Знай приказывай. Но это не так…

Живут два ровесника. Оба служат по третьему году. Вместе работают, рядом спят, одну пищу едят. Но для пользы дела должен один командовать другим, отвечать за него и за себя. И со своего одногодка сержант требует как старший. Если солдат чего-то не может, сержант научит. На то его и учили. Ошибись сержант, сделай что-нибудь плохо — ему кое-кто, чего доброго, скажет: «Сам не умеешь, а с меня спрашиваешь? А еще сержант!» Сержантская служба — что колея железной дороги: идут два рельса, и все время параллельно. Один рельс — это требовательность, второй — солдатское товарищество, чуткость и забота. На одном из них далеко не уедешь. И разделять их нельзя, и сводить в один нельзя. Вот ведь какие дела.

— Надо быть и командиром и товарищем, — говорил Русов. — А что у нас, Бакланов, получается? Хочу я быть тебе товарищем, а ты сразу выгоду ищешь. Начну с тебя требовать — ты обижаешься, называешь меня «ходячим уставом». Намекаешь, что служба все разумное из меня выбила. Оскорбляешь ты не только меня, а многих людей. Знал бы ты, каких командиров я встречал! С таким командиром, как мой бывший начальник станции лейтенант Кучеров, я хоть в огонь, хоть в воду. Да разве я один? Просто ты плохо представляешь, как это здорово — жить честно. Значит, за три года не научился ты отличать, где служба, а где дружба. Мне и раньше встречались такие подчиненные. Назовешь его по имени, а потом и сам не рад. Он чуть ли не по плечу тебя хлопает. Одернешь — обижается. Дескать, заносится сержант. А не одернешь, может и еще хуже быть. Может в трудную минуту вступить в спор: «А почему именно я должен выполнять? А почему не Колька, не Витька?» И тогда уж разъяснять и разбираться поздно. Мы — солдаты, в более сложной обстановке оказаться можем. А ты ничего не хочешь понимать. Одну выгоду для себя ищешь. И не хочется мне быть с тобой только официальным, но без этого пока, видно, не обойтись.

Бакланов выслушал все и невесело заметил:

— А вы философ, оказывается. Не подумал бы. Ну что ж, я, между прочим, не похудею оттого, что меня станут величать «рядовым». Пожалуйста! Это моя временная должность на грешной земле. Все равно скоро демобилизация. Кончатся все долги, все приказы. Останется во весь свой рост свободный гражданин Бакланов. Просто Филипп Иванович, и никаких там титулов и добавлений. Да… Между прочим, насчет рельсов я кое-что понял. Хитро!

— Очень хорошо, если кое-что поняли. Но за сегодняшнее будете наказаны. Доложу командиру роты. Доложу потому, что моих прав в данном случае мало.

Бакланов бросил на сержанта быстрый взгляд, но тут же принял безразличный вид. Пожал плечами:

— Ну что ж, переходим, так сказать, на официальные рельсы. Я не из пугливых. И между прочим, я бы на твоем месте не использовал службу в личных интересах. Это, знаешь…

— При чем здесь личные интересы? — удивился Русов. — Какие интересы?

— Не понял, и не надо. Когда-нибудь все станет ясным.

Русов хотел сказать что-то в ответ, но запнулся на полуслове — впереди, там, где находился их пост, призывно горел красный огонь. Горел сигнал срочного сбора, который не должен был гореть. Взглянул на Бакланова, горько усмехнулся:

— Придумали сигнальчик!

И не понять, к кому относилась эта горечь, к Бакланову или к самому себе. А потом все же спросил:

— Кто ж это вам сигналит, Бакланов? Надо же… Такая трогательная забота…

Бакланов усмехнулся:

— Мир не без добрых людей, товарищ сержант.

Говорить больше было не о чем. До поста дошли молча.

Утром после физзарядки Русов остался вдвоем с Кириленко и рассказал ему о вчерашнем происшествии. Когда речь шла о Бакланове, Кириленко только хмурился, но, когда Русов рассказал о сигнале срочного вызова, Иван искренне удивился. Кто же мог помогать Бакланову? Ну, раньше понятно — Цибульский. Но теперь он далеко. Кто же тогда? Далакишвили? Рогачев? Славиков?

Нет, ни на кого из ребят Кириленко подумать не мог.

— В том-то и дело, — произнес Русов, — думать не на кого, а сигнал был. Что будем делать?

Кириленко ответил не спеша, глядя себе под ноги:

— Я поговорю с ребятами, сегодня же разберем Бакланова на комсомольском собрании, и, может, там что-то и выяснится.

— Вот именно, — подхватил Русов, — давно пора нам всем за него покрепче взяться. Надо перетряхнуть его демобилизационное настроение. Вся муть в нем оттого, что он с некоторых пор считает себя временным человеком в расчете и вообще, как он говорит, «стариком».