Владислав Шурыгин - Тревожный берег

— Ничего… Побачим, что он будет говорить на собрании. — Кириленко уже прикидывал, как лучше построить собрание, с какого края подойти к Бакланову.

Собрание начали в одиннадцать. Бакланов сидел, посмеивался: «Дружный комсомольский коллектив перевоспитывает несознательного воина». Кириленко, большой, неуклюжий, вел собрание. Первое слово предоставили Русову. Сержант говорил резко. Нужно было пронять Бакланова, выманить его из раковины, в которой он запрятался. Бакланов же пока сохранял равнодушный вид и, облокотись на колени, смотрел в окно. Только когда Русов сказал о том, что самовольщику кто-то помогал, Бакланов довольно усмехнулся и поднял голову.

Торжество его было недолгим. Поднял руку Славиков. Русов еще не закончил говорить, а Славиков тянет вверх руку, Славиков срочно просит слова.

— Славиков хочет что-то сказать, — не то спрашивает, не то объясняет Кириленко.

— Да, есть желание… Хочу внести одно уточнение. Словом, Бакланову сигналил вчера вечером я. Да, ребята. Сигналил я. Но только не думайте… и ты, Филипп, не думай, что это для тебя. Просто я хотел выгнать тебя из совхоза. И никто мне… просто сам, понятно?

Наступила тишина. Все было слишком неожиданно.

— Подумаешь, сознательный, — с трудом подбирая слова, произнес Бакланов, а в глазах издевка. — Макаренко! — Бакланов умышленно сделал ударение на «е». — Воспитатели!..

Бакланов, усмехнувшись, обвел взглядом сидящих. Не скажи он это слово, возможно, собрание пошло бы иначе, но нахальное поведение Бакланова взорвало ребят. Даже Рогачев, решивший еще в начале собрания хранить молчание, и тот не выдержал.

— А ты, братец, не хами. Тебе плохого не хотят.

— Еще комсомольский билет в кармане носит. Тебе не стыдно, а? — Резо укоризненно покачал головой.

Бакланов сострил:

— А я билет с собой не брал. Он у меня всегда на точке.

— Казав, нэма у него совести, вин ее в сундуке зачинив, — насмешливо произнес Кириленко.

— Нужно Юле сказать, почему он часто в увольнение ходит, — посоветовал Далакишвили.

— А он и ее обманывает, как нас, — усмехнулся Русов.

Бакланов мог выдержать все что угодно, только не такое, да еще от Русова. Бакланов вскочил, лицо побагровело:

— Ну вот что! Вы… Вы службу к личному не пришивайте! Строят тут из себя…

Это было уж слишком.

Заговорили все сразу. Бакланов слушал, хмуря брови, злясь, готовый в любую секунду взорваться, надерзить.

Резо негодовал:

— Совсем не уважаешь нас! Плохо себя ведешь, Филипп. Только кричишь каждый день: «Я — „старик“, я — „старик“!» Если солдат много служит, у него должны быть гордость хорошая и совесть чистая, понимаешь? О себе ты много думаешь, а товарищей своих совсем не любишь.

Так говорил Резо Далакишвили. Глаза его горели удивительным светом, тонкая фигура была устремлена вперед. Он то и дело рубил воздух ладонью. Бакланов что-то чертил в блокноте, не поднимая на ребят глаз.

Выступил Кириленко.

— Я сейчас книгу «Брестская крепость» читаю. Дюже гарная книга. Там, ты думаешь, солдаты знали, когда начнется война? Думаешь, как ты, ходили по самоволкам? А вдруг бы вчера вечером тревогу или готовность дали?

А тебя нэма. Знаешь, как в войну таких людей называли? Дезертирами! Самовольщик и дезертир — одно и то же. Може, я чего не так говорю? Мы сидим на посту, а тебя нет. Значит, Резо будет работать за двоих. А где в это время ты? Як дале служить будешь, Филипп?

Кириленко сел. Стало слышно, как тикает стоящий на столе будильник.

Бакланов мучительно думал: «Почему они все против меня? Ну хотя бы кто-нибудь пошутил, что ли, для разрядки… А то ведь взялись всерьез. Как он их так настроил… Нет, надо менять обстановочку. Надо сгладить углы…»

И Бакланов сказал:

— Ладно, ребята. Чего ругаться… Все, конечно, правильно…

— Ты бы встал, что ли, ради уважения к обществу, — усмехнулся Рогачев.

Бакланов поднялся:

— Можно и встать. Так вот, все, что вы здесь говорили, правильно, конечно. В совхоз я больше ходить не буду. Постараюсь, так сказать, потихоньку дослужить. Так и запишите в протокол. — И сел.

— Да уж нет, Филипп. О тихой жизни забудь! — сказал Славиков.

На этом и закончились прения. Решение было кратким:

«1. Обязать и заставить комсомольца Бакланова служить до дня демобилизации так, как положено, как служат все воины роты.

2. Ответственные за проведение решения в жизнь:

— сам комсомолец Бакланов,

— все комсомольцы поста 33.

3. За грубое нарушение воинской дисциплины объявить комсомольцу Бакланову строгий выговор».

Когда шло собрание, зазвонил телефон, и всесведущий телефонист Зинько предупредил, что на точку выезжает капитан Воронин. Ротный появился в дверях, едва закончили голосовать. Фуражка надвинута па самые брови — норный признак плохого настроения.

Все встали.

Капитан посмотрел на Бакланова колючими глазами, мо ничего не сказал и со всеми, как обычно, не поздоровался. А ведь Воронин любит услышать в ответ громкое солдатское «Здравия желаем!».

Сейчас капитан хмурится. Кивнул Русову — продолжайте. Вроде бы и не знает повестку собрания. Спросил всех:.

— Какой вопрос решаете?

— Разрешите, Кириленко доложит, он ведет собрание, — сказал сержант.

— Пусть доложит, — ответил капитан и, сняв фуражку, сел на подвинутую ему табуретку.

— Комсомолец Бакланов заробыл… получил строгий выговор за самовольную отлучку, — пояснил Кириленко.

Пояснил и умолк, не зная, что еще сказать. Капитан наклонил голову, с силой опустил ладони на колени. Хлопнул еще раз. Поднял голову. Возле губ обозначились резкие складки, прищуренные глаза впились в Бакланова.

— Значит, все же бегает? А помнится, прикинулся оскорбленным: за что, мол, на него такое подозрение? Когда был в отлучке?

Узнав, резко сказал:

— Бьете по хвостам… Выговор. А вы бы ему, голубчику, такую жизнь создали, чтобы он не то что о самовольной отлучке — об отдыхе мечтал! Ну об этом мы еще поговорим. Продолжайте собрание.

Кириленко встал. Виновато прогудел:

— Продолжим, товарищи… Какие еще будут дополнения, дредложения?

Далакишвили что-то шепнул Рогачеву, но тот только отмахнулся. Славиков сидел, ссутулясь, подпирая кулаками подбородок. Бакланов смотрел в открытое окно.

— Предложений нет? Нет. Повестка дня исчерпана. Есть предложение закончить собрание. Кто «за»?

Собрание закончили, но разойтись не успели. Встал капитан Воронин, подошел к столу, где только что председательствовал Кириленко:

— Демократия кончилась. Теперь разберемся по службе…

Едва Воронин произнес эти слова, как в дверях возникла грузная фигура старшины роты Опашко. Будто капитан нажал какую-то невидимую кнопочку. Опашко кашлянул, что, очевидно, означало: «Я здесь, товарищ капитан». Лицо старшины до удивления точно повторяло серднтое лицо Воронина. «Бывает же такое, — подумал Славиков, — ведь разные лица, а выражение одно, как по индукции передалось».