Николай Горбачев - Ударная сила

«Дальняя рука»! Так он назвал ее для себя, в шутку, может, даже с иронией. Но смысл и суть это название, пожалуй, отражает достаточно точно: встречать воздушные цели как можно дальше, иметь для этого «дальнюю руку»... Он прав: через четыре-пять лет можно ждать, что противоядием, противооружием для «Катуни» станут тоже ракеты — да, ракеты. Их будут нести самолеты-ракетоносцы, они станут приближаться на расстояние, до которого не достанут ракеты «Катуни», и ракетоносцы, пустив ракеты, будут уходить безнаказанными. Он представил это отчетливо, словно реальную, живую картину, видел армады самолетов, слышал их гул... И совсем забывал, что это лишь картина, вызванная воображением, что ничего этого нет и он всего-навсего в тиши домашнего кабинета или в уютной комнатке в КБ.

Отступало, исчезало видение... Да, он вступил в бесконечную пору свершений: за «Катунью» — «дальняя рука», а за ней... Что за ней, он пока не способен представить во всех тонкостях, но он не может, не должен проиграть: ему верят, на него надеются, от него, может, зависят судьбы людей, государства.

И вновь Борис Силыч потаенно, про себя улыбнулся утвердившемуся в нем радостному удовлетворению. И тотчас на листке, лежавшем перед ним, увидел: давно рисовал какие-то фигурки, вернее, головы. Получались не то чертики, не то кошки: остроухие, пучеглазые... А брови — странно — вроде человечьи: короткие кустики, один взлетел вверх, другой опустился вниз. Рожицы хитрые. По бровям — что-то схожее с Яновым — тоже одна поднята, другая опущена. Ну вот, еще не хватало Янову узреть подобное «художество», да и Звягинцеву, министру, — рядом сидит, — Главный, мол, в чем упражняется! Свернул листок, ногтем провел по сгибу — тонко, четко, как лезвие. Еще согнул...

Руки Василина лежали ладонями на папке; тисненая мягкая кожа словно бы излучала ровное, чуть ощутимое тепло, и оно входило через ладони, растекалось успокоительно, и Михаил Антонович чувствовал бы себя совсем расслабленно, тоже успокоенно, если бы не какая-то встречная раздражительная волна. Он понимал; откуда она: слова этого полковника Задорогина нет-нет да и задевали по самой кромке души, как по ране... «Ишь, циркачи! Им все ясно! Они уже всего достигли этой «Катунью»! А старый тюфяк Модест Петрович сидит, будто икона. Как же, сложил лапки! Сдал свое КБ, теперь консультант, член Совета, короче — в «райскую команду» подался! Не-ет, я посмотрю еще на вашу «Катунь»!»

Алексей Фурашов склонился, не желая встретиться взглядом с Василиным; черт знает, что еще будет, как еще все обернется? Не очень вслушиваясь в смысл задорогинской речи, он думал рассеянно, перед глазами возникали девочки, Валя... Вновь со щемящей остротой подумал: «А почему... почему она торопилась, скоропалительно отправила детей? Неужели... опять?.. И не хочет, чтоб стали свидетелями?»

И тут... выступать? Надо выступать. Хорошо, что Сергей Умнов здесь, — посмотрим, как поведет себя. И сразу — домой, в Егоровск, не задерживаясь в Москве. Даже не заезжая в институт, на Пироговскую, — потом специально приедет, тогда и посоветуется с главврачом...

Между тем Задорогин закруглялся:

— Я отдаю себе отчет, что скажу высокие и, может, не соответствующие обстановке слова, но... «Катунь» — предвозвестница новой технической эры, несоизмеримая с прошлым ступень в нашем вооружении, и ею, «Катунью», ученые, инженеры, наша промышленность доказали: им по плечу самые сложные современные технические задачи... Все, товарищ маршал.

Взглянув на Янова, Задорогин ощутил: под кожей лица подергивались, сокращаясь, жилки мускулов, — кажется, стал замечать у себя подобное вот после той «пушечной эпопеи». Подумал: и у Янова какая была шевелюра! Теперь лишь скобочка. Седеющая...

Янов потер эту скобочку и, оживляясь, словно появилась наконец возможность поразмяться — на стульях тоже зашевелились, начали оглядываться, — с ворчливой добродушностью сказал:

— Ладно, ладно, учтем ваше заявление! Захвалили — дальше некуда! — Вскинул тяжелые веки, засветилась усмешка. — Давайте, товарищи, по существу... Кто готов?

Граненый карандаш все еще крутился в руках Бутакова, тускловатые блики поигрывали на глади стола. Но вот карандаш замер — Борис Силыч подождал ровно столько, чтоб быть первым и чтоб не показалось, будто он только и ждал этого мига — ринуться сразу после Задорогина. Широко улыбнулся — нет, ему понравилось и сообщение, и последнее заявление Задорогина, и он не намерен скрывать своих чувств. Глаза его полыхнули на Янова огнем острым, молодым.

— А что, Дмитрий Николаевич, прав, прав, по-моему, Юрий Павлович Задорогин! Подписываюсь под его словами! Хоть сейчас... Предлагаю утвердить протокол, принять решение на проведение последнего этапа госиспытаний. Да, мы не ждем милостей, как говорится, от техники, берем их, все дальше вторгаясь в технические тайны, и для нас открываются бесконечные возможности...

Глаза его не гасли, но голос прозвучал с извинительными нотками: мол, понимаю сам, что скокетничал. Он уже хотел закончить — ему больше и не нужно расточать слов, — просто подыскивал последнюю энергичную емкую фразу, скажет, и все...

И вдруг негромко, но отчетливо прозвучало:

— Им все уже ясно!

Многие обернулись. Подстегнутый чутьем — что-то произойдет, — поднял глаза и Фурашов. Опять Василин испортил обедню.

Бордовость у Василина на лице сменилась бурыми пятнами, будто краска стянулась в отдельные очажки, спеклась.

— Одной «Катунью» стратеги хотят все решить.

— Давайте, товарищи, все же к делу — без препирательств! — Брови Янова всползли на лоб, образовав косую линию: левая выше правой.

Надувшись, Василин умолк, бледнели, отцветали пятна.

Янов, повернувшись к Бутакову, сказал:

— У вас все? Или вы хотели бы продолжить, Борис Силыч?

Улыбка вновь тронула лицо Главного, но тусклая, вымученная.

— Так ведь слова не дела! Я сказал все, хотя, может, что-то есть у других товарищей, выслушаем. Но, думаю, просто надо принимать решение. Поддерживаю предложение Юрия Павловича, предложение рабочей подкомиссии.

— Ясно, учтем. Кто еще хотел бы высказаться?

Фурашов покосился на край ряда, где сидел. Сергей Умнов, — тот вроде бы не менял позы: согнулся, локти твердо поставлены на колени, кулаками подпер голову. Что он? О чем думает? Бутаков хитро поступил — упредил, сказал, — поди теперь после шефа раскрой рот! В общем, представители КБ, как говорится, вышли из игры, а он, Фурашов, рассчитывал на Сергея, пусть и не знал, как все получится. Как теперь?..

Генерал Сергеев нет-нет да и поглядывает в его сторону — ждет, чтоб он, Фурашов, брал слово? Но после сообщения Задорогина и предложения Бутакова все настроены мирно, даже реплика Василина не сбила настроя, а тут кто-то, какой-то полезет с критикой, «бомбу» попытается взорвать...