Николай Горбачев - Ударная сила

Рядом старый конструктор, сидит в прежней позе, даже не шевельнулся, пока «перестреливались» Василин с Бутаковым, не расцепил на коленях костистых, тонких пальцев. Своя тоже дума.

Поднялся за столом Волнотрубов — представитель промышленности: плоская широкая спина; бугристый затылок словно начищен — въелся кара-суйский загар; кончик порыжелой, выгоревшей брови завился, будто ус. Говорит солидно, неторопливо, на ветер слов не бросает. По его словам, выходило: промышленность усиленно поставляет комплексы в войска, и у них, представителей промышленности, нет сомнения в полном соответствии «Катуни» тактико-техническому заданию, высокому уровню достижений мировой практики. Это следует из протокола рабочей подкомиссии и доклада товарища Задорогина. Доработки и улучшения систем оперативно вводятся в аппаратуру. И переход к последнему этапу госиспытаний, скорейшее его окончание есть требование логическое, жизненно важное, государственное.

В конце он предложил резолюцию:

«Учитывая международную обстановку, происки империалистической реакции, считать скорейшее окончание государственных испытаний «Катуни», принятие ее на водружение задачей номер один».

— Срок принятия... предлагаю... — Голос его с сиплинкой загустел, зазвучал весомо, чеканно: — Первое сентября текущего года.

Неторопливо сел.

Заспорили о резолюции. Одним она нравилась, но кто-то подал голос: «У нас не политическая ассамблея! Преамбула не нужна». Янов повеселел, лучились глаза — его будто согрела эта внезапная оживленность. И, выждав тишину, сказал:

— Нет, конечно, мы не можем не учитывать обстановки, не можем проявлять беспечность... Мы, военные, в первую очередь. Империалистические блоки, соглашения, очевидная гонка вооружений, ставка на атомное оружие — все это мы учитываем. Учитываем! Вот эти базы... — Кивнул на карту на стене и сразу потемнел. Они разрастаются... На дрожжах! — Секунду помолчал, что-то мысленно взвешивая, заключил: — Так что не имеем права не учитывать. Не имеем! Но объективная оценка оружия, в частности, системы «Катунь» — не умаляя ее достоинств, — тем более важна... Знаем мы с Модестом Петровичем! — Улыбнулся, сказал: — Хотя, пожалуй, лишь в личном плане...

«А ведь он это о той «пушечной эпопее»!» — пришло на ум Задорогину. Да, эпопея... На секунду в памяти точно бы неслышно открылась дверь... Что ж, вот они тут — и маршал Янов, и старый конструктор Модест Петрович. Тогда одного маршала коснулась опала. Старого же конструктора хватил сердечный удар, а чуть оправившись, Модест Петрович написал письмо «самому». Подписался и он, полковник Задорогин...

— Знаем, знаем! Истина, как говорится, дороже! — Старый конструктор после слов маршала качнулся, но замка на коленях не расцепил.

— Мы же, коммунисты, народ закаленный! — сказал Янов. — Но давайте к делу... А если нам послушать представителя войск, командира части? Ему ведь иметь дело с «Катунью»! Да и скоро оставаться один на один, держать оборону воздушных рубежей.

— Правильно! — баском отозвался генерал Сергеев и повернулся к Фурашову. — Пусть расскажет, как входит в строй «Катунь», как ее осваивают. Интересно, думаю, всем: военным, ученым, представителям промышленности...

С тяжестью, родившейся где-то в груди, Фурашов подумал: «Ну вот и дошло...» Но возник и другой, обрадовавший вывод: «Он, маршал, так же думает, как и ты! Оставаться один на один, держать оборону. Вот тебе ответ, как должен поступить».

Янов спросил:

— Здесь инженер-подполковник Фурашов?

— Здесь! — Сергеев опять весело подал голос, будто обрадовался, что наконец дадут слово Фурашову. — Ему карты в руки!

— Готовы, товарищ Фурашов?

— Готов, товарищ маршал! — сказал Фурашов, вставая. Выдержал паузу, теперь уже как-то отдаленно, безбоязненно чувствуя на себе многие взгляды, — старый конструктор переложил даже ногу, приподнял голову, лицо напряглось. Для Фурашова они, члены высокой государственной комиссии, сидевшие тут, как бы растворились в эти секунды — в фокусе лишь Янов: кустики бровей приподняты в ожидании, лоб в нерезких морщинах; из-под припухлых век в глазах сквозь усталость — и подбадривание, и затаенный интерес.

— Я хочу, товарищ маршал, присоединиться к высоким словам, сказанным о «Катуни» полковником Задорогиным. — Увидел или не увидел, может, просто почувствовал: улыбчивое, живое лицо Задорогина сияло нескрываемым довольством. — Можно даже, пожалуй, сказать и больше: она имеет внутренние потенциальные возможности для совершенствования. Это выявлено последними облетами на нашем головном комплексе...

На стульях — за столом и вдоль стен кабинета — зашевелились. Кто-то подал голос:

— Как это?

Бутаков склонился к Янову, и Фурашов услышал окончание его со смешком сказанной фразы:

— ...Вот, пожалуйста!

— Еще яичко в курочке, а они видят: будет петух... — Василин сказал это негромко, расплывчатые пятна опять пошли по лицу.

Оживление словно слетело сюда в кабинет — заговорили, гул наполнил кабинет.

Насупившись, Янов сдержанно сказал:

— Давайте выслушаем. Продолжайте, товарищ Фурашов!

— Я повторяю... — Фурашов чувствовал себя сжатым, собранным в кулак: сейчас он скажет главное, и пусть как хотят, маленькая заминка его не сбила с толку. — Да, у системы есть возможности для совершенствования...

— В будущем или сейчас? — подал голос Бутаков.

— Сейчас, Борис Силыч.

— Ну-ну, любопытно! — Бутаков замкнулся, словно разом утратил интерес ко всему, что скажет Фурашов.

— Так вот, беру на себя смелость обратить внимание членов комиссии на одно обстоятельство: «Катунь» достаточно хорошо отвечает тактико-техническим задачам, однако такие главные параметры, как дальность захвата цели и точность наведения ракеты на цель, можно уже теперь значительно улучшить в сравнении с требованиями тактико-технического задания...

— Загадка!

— Прожекты!

— Товарищи, товарищи!

Фурашов невольно посмотрел на Бутакова: как он? Тот, казалось, равнодушно и отчужденно взирал на стол. Не видел Фурашов полковника Задорогина, но по голосу, хрипло-прокуренному, догадался: о «прожектах» выкрикнул именно он.

— И это все дает введение новых блоков «сигмы», которые разработаны и показали отличные результаты...

— «Сигмы» новой пока нет, — спокойно перебил Бутаков, и в тишине, которая внезапно воцарилась, Фурашов осекся, другие члены комиссии обернулись к Главному. А тот, чуть откинувшись к спинке стула, сощурившись, — сеточки морщин стали резче, сизоватые подглазья очертились четко, словно под кожей были пятаки, — принялся неторопливо рассуждать о «судьбе и превратностях науки» — он так и сказал. Получалось, что в науке теперь нет неоткрытых столбовых дорог, остались трудные горные тропы, по которым двигаться можно, лишь опираясь все больше и больше на предыдущие накопления, на совокупный опыт... Но «Катунь» — это тем не менее нащупывание особой, своей тропки. Ибо она, «Катунь», родоначальница нового направления, и можно, не боясь, сказать: она тот самый качественный скачок, который является в результате многих и неизмеримо долгих количественных накоплений. И тут особенно во всей своей жестокости проявляется простая жизненная истина: не сделав первый шаг, не сделаешь второй...