Никита Павлов - Чужаки

Жилище Гандарина — так же как и жилища большинства рабочих — выглядело убого. Это была деревянная изба из одной комнаты с двумя подслеповатыми окнами, небольшими сенями и открытым крыльцом. Одну треть этой маленькой избы почти до потолка занимала глиняная русская печь. Перед печью на деревянных кольях были прибиты две некрашеные полки, покрытые занавесками, на которых хранилась домашняя утварь и посуда. У передней стены вытянулись широкие желтые лавки, а ближе к порогу размещались сундук и сбитая из досок кровать. Между печью и дверью прижалась трехногая лохань, а над ней на мочальной веревке болтался чугунный рукомойник. Почти половину верхней части избы занимали полати.

Жена Еремея Петровича, широколицая крепкая женщина, с пунцовыми щеками, вздернутым носом и чуть косящим левым глазом, любила, чтобы в ее избе был порядок. Она не терпела, если дети или сам Еремей Петрович заходили в дом, не почистив как следует обувь, или, чего доброго, вздумали бы разуваться в избе, а не в сенях. Подоконники у нее были всегда заставлены горшками с геранью, ночной красавицей и другими цветами. Белые занавески на окнах, чисто вымытый пол, опрятная, всегда вовремя заштопанная одежда сглаживали впечатление бедности этой большой семьи, где был только один работник.

Еремей Петрович был потомственным рудокопом. Вначале, когда дн поселился на заводе, — а это было несколько лет назад, — администрация, подкупая отдельных рабочих, решила включить в это число и Еремея. К большим праздникам ему стали посылать подарки. Он был занесен в списки рабочих, которым привозили домой воду. Однако честный по натуре Еремей Петрович вскоре решил раз и навсегда рассчитаться с людьми, оскорблявшими его подкупами.

Перед самой пасхой, когда в лавке местного купца Еремею подали сверток с праздничными подарками, оплаченными заводом, он бросил этот сверток лавочнику и, стукнув по прилавку кулаком, заявил, что он не был и никогда не будет продажной шкурой.

Изумленный такой необычайной выходкой, лавочник ахнул и торопливо сунул сверток под прилавок.

После этого инцидента Гандарин был исключен из списка привилегированных и занесен в список неблагонадежных. Еремея Петровича это ничуть не обескуражило.

Сегодня домочадцы Еремея Петровича один за другим разошлись, кто к родным, кто к знакомым. А вечером в избе собрались Мартынов, Маркин, Шапочкин, Коваленко, Кауров и Михаил с Алешей.

Соблюдая осторожность, собравшиеся долго не приступали к совещанию. Только после того как был выпит целый самовар чаю, Маркин заговорил о трудностях, вставших перед большевиками в связи с арестом Ершова и последней провокацией англичан. Рассказывая об этом, Маркин ожесточенно мял попавшую ему в руки фуражку Шапочкина.

— Как волки, на нас бросаются, — говорил он, поглядывая на сильно похудевшего Еремея. — Только за несколько дней двоих в тюрьму упрятали, а больше десятка убили. Обнаглели. Никакого житья рабочим нет. — Он вздохнул И опять взял фуражку. — Вчера, говорят, Плаксин при всех опять рассказывал, как управляющий обвинял Валентина в смерти Мустафы и Геверса. Я, говорит, им этого все равно не прощу. — Данила положил на лавку совсем измятую фуражку, мрачно посмотрел на присутствующих и добавил: — Крутит, подлюга, вину с себя стряхивает, на вас все свалить хочет. Из одной беды не успели выкарабкаться, другую готовит…

— А что ж ему еще делать, если он решил сжить нас со света? — отставляя в сторону пустой стакан, ответил Валентин. — Одно не удалось — за другое хватается. Так он будет делать до тех пор, пока мы ему хребет не сломаем.

Валентин поднялся с места; поправил поседевшие волосы, шагнул на середину избы.

— На ошибках нас ловит. Каждую недоглядку использует. А у нас их очень много, ошибок-то этих. Вот и в шахте тоже проротозейничали. Сами ведь дали возможность паразитам поймать нас в ловушку. До сегодняшнего дня мы даже и не знали, кто нас там прихлопнул. На Барклея, друга нашего, грешили. Не полагается так большевикам, а вот допустили… Я больше всех виноват.

— Да ты что? Святой дух, что ли? — перебил Валентина Еремей. — Как ты мог знать, какие дела этот подлец неделю назад по ночам в шахте творил?

— Ну, все-таки… — смущенно настаивал на своем Валентин.

— Не на девичник приехали, — загорячился Еремей. — Нечего краснеть, как красным девицам. Я прямо говорю, не будь тебя, все бы пропали. Вот ведь как хитро было подстроено, и сатане невдомек. А мы благодаря тебе вырвались. Что правду скрывать?

Нестер тяжело поднялся из-за стола.

— Товарищ Гандарин прав. Мы не можем принять на себя ответственность за злодеяние хозяев завода. Правда, нужно стремиться разгадывать замыслы этих подлецов. Но не все еще пока в наших силах. Они должны отвечать за это убийство. А вам, товарищам Шапочкину, Еремею и Михаилу, мы выражаем искреннюю благодарность за выдержку, за то, что в тяжелую минуту не растерялись и стойко провели борьбу за спасение товарищей.

Нестер встал и крепко пожал товарищам руки.

— Англичане пытались сразу больше половины нашей организации прихлопнуть. Не вышло у них. Сорвалось.

Здесь немалая заслуга ваша-скрывать ее от рабочих не следует. Это пример выдержки и умения находить выход из самого тяжелого положения.

К столу подошел куривший у двери Коваленко. Он выбросил папиросу и, подтянувшись, заговорил медленно, угрюмо:

— Очень плохо, что рабочие до сих пор не знают настоящей причины гибели своих товарищей. По заводу носятся всевозможные слухи; каждый говорит, что вздумается. Одни во всем обвиняют англичан, другие — Папахина, третьи-запальщика Барклея. А некоторые даже говорят, что виновников вообще найти не удастся. Особенно подпевалы Петчера стараются. Вчера в клуб ни с того ни с сего пожаловал становой пристав Ручкин. «Следствие, говорит, еще не закончено, и я не имею права оглашать результатов, но все клонится к одному: виноваты рабочие, а больше всех их друг, прохвост Барклей. Взрыв? Это, говорит, его рук дело».

— Врет! Врет он, пристав этот, — неожиданно встрепенулся Алеша. — Я ему сам рассказывал, как мы с Жуликом все сделали. Как ему не стыдно врать!

— Ты, Лексей, нам лучше расскажи, — попросил Еремей. — Всем рассказал, даже приставу, а мы все еще слухами пользуемся.

Алеша встал со скамейки, посмотрел на отца. Тот одобрительно кивнул головой. О том, что ему придется рассказать, как они подготовили и произвели с Жульбертоном взрыв, его предупредили еще вчера. Алеше казалось, что он без труда сможет рассказать все по порядку. Но сейчас из головы почему-то все вылетело, и он даже не знал, с чего начать.

«Как же это было?» — с досадой думал Алеша, все ниже и ниже склоняя голову.