Давид Константиновский - Есть ли у человека корень

— Нет… Не думаю. Может, в сердце?

— А почему — в сердце?

— Ну… Оно все-таки самое важное. Вот послушай, как оно у тебя бьется. И ведь так все время, без отдыха.

— И когда я сплю?

— И когда спишь.

— Здорово…. Значит, корень у человека — это сердце?

— Возможно. А может быть, корень для человека — это родители. Как ты думаешь?

Иванов надеялся, что мальчик опит.

— Папа с мамой, да?

— Да, сын, мама с папой…

— Ну, а еще, папа? Рассказывай. Ну, пожалуйста.

— Или, вообще, люди, которые нас растили, нам помогали. Спишь?

— Нет, не сплю. Ты говори, я слушаю.

— А может, это место, где человек родился.

— Родина?

— Да. А еще, может быть, это дети.

— Как я?

— Конечно. Вот ты — мой корень. Самый главный.

— Значит, я твой маленький корень.

— А вырастешь — будешь мой большой корень. Корни вырастают и становятся больше самих деревьев… Да, дети, конечно. И люди, которым мы помогаем. О ком заботимся. Спишь?

Ответа не было. Иванов наклонился к сыну, чтобы услышать его дыхание, и замер так, над его лицом, закрыв глаза, сжав губы. Затем поднялся, проверил краны, выключил везде свет и лег.

Инженер Сидоров был главным конструктором. Седые волосы он постригал ежиком, хранил спортивную фигуру, держался просто, решения принимал с ходу. Обремененный большим хозяйством и множеством обязанностей, он привык руководствоваться простыми рациональными соображениями.

Два дня работала специальная комиссия. На третий день, сверившись с записью в календаре, главный вызвал Иванова. Едва усадив его, Сидоров заявил:

— Ну что ж, сероглазый юноша? Пробил твой час. Принимай отдел!

— Какой отдел?

— Да свой, какой же еще?

— А Петров?

Сидоров посмотрел на часы.

— Петрова, юноша, я знаю с войны. Мы вместе начинали тут работать. Но я ничего не могу поделать! Никаких обстоятельств в его пользу.

— Так. Ну, а то, что он — наш ветеран, и все его заслуги — это не в счет?

— Заслуги! Да я лучше тебя знаю его заслуги. Думаешь, не знаю?

— Думаю, что знаете.

— Ну, хорошо. — Сидоров опять взглянул на часы. — Ничего хорошего. А что ты, собственно, о себе самом думаешь? Так и просидишь всю жизнь в замах? Иди, не отнимай времени. Возглавишь отдел. Ну, всего. Поздравляю. Желаю. Ступай.

— Нет, — сказал Иванов.

— Как это — нет? Петрова положено снять. Кого назначить? Конечно, тебя. А для тебя это, наконец-то, возможность получить отдел. Радуйся! А старик поймет. И не думай ни о чем.

— Нет, — сказал Иванов.

Сидоров стукнул кулаком по столу. Затем сиял часы с руки и убрал их в ящик:

— Ладно, выкладывай.

— Вы знаете, — сказал Иванов, — от меня ушла жена. А тут вот мне повезло получить сына на зимние каникулы. Он нашел на улице какую-то палку и посадил ее в цветочный горшок. И уверяет меня, что она растет. Однажды я купал сына и пытался объяснить ему, что палка вырасти не может, так как у нее нет корня. У всех деревьев, у всех цветов корень есть, и они растут, а у палки нет корня, поэтому она вырасти не может. И тут вдруг он вздыхает и спрашивает меня, есть ли корень у человека. Я, конечно, сразу сказал, что нет у человека корня. Ну, а потом и говорю — есть. Дерево через корень питается, и человек тоже ест и пьет. А сын и говорит — значит, у человека корень в животе? Я спохватился и говорю — наверное, в сердце, оно самое главное. Подумал и говорю — а может, это родители, или вообще люди, которые нас растили, нам помогали. И родина. И дети. Вообще те, кому мы помогаем, о ком заботимся.

— Иди, — сказал Сидоров.

Прошло еще дня два… Главный медлил с решением. Потом вызвал Петрова. Когда старик вошел, главный спрятал часы в ящик стола.

— Что, желтолицый брат мой?

— Ничего, — ответил Петров, складываясь на стуле в обычную свою деревянную позу. — Зачем звал? Снимать будешь?

— Положено снять.

— Вот и снимай.

— Слушай, а может это самое… Ну, объяснительную напишешь, а мы с комиссией разберем, учтем. Глядишь, и обойдется. А?

— Вина моя, и хитрить я не собираюсь. Надо снять — снимай. Не мямли. К чертям собачьим! Кого собираешься назначить?

— Иванова.

— Правильно. Говорил с ним?

— Говорил.

— Действуй. Я пойду.

— Погоди, — сказал Сидоров и заглянул в ящик стола.

— Что у тебя там?

— Да часы! Слушай, ты останешься начальником отдела.

— Это как же так?

— А вот так. Мое решение.

— Твое решение? Ну, а твой разговор с Ивановым?

— Он отказался.

— Врешь!

— Зачем я буду тебе врать?

— Э, ребята! — Старик был озадачен. — Что-то я не пойму ни тебя, ни Иванова…

— Слушай, — сказал главный, доставая часы из ящика.. — Ты знаешь, конечно, что у всех деревьев, в принципе, есть корни.

— Ты это серьезно?

— Не перебивай. Так вот, корни. И у цветов тоже.

— Неужели?

— Не перебивай, тебе говорят. Так вот, представь себе, маленький мальчик находит какую-то щепку, полено, дубину, я не знаю что, и втыкает в цветочный горшок. Ясно? Не перебивай, перехожу к следующему моменту. Отец, понятное дело, говорит ему, что бревно расти не будет, потому что у этой палки корня нет. У всех, я тебе говорил, есть, а тут вот нет. Слушай. Мальчик спрашивает — а у человека корень есть? Отец, понятное дело, отвечает, что у человека корня нет.

— Этот отец сам дубина.

— Не перебивай. Потом в этой дубине, в отце, что-то начинает шевелиться, и он говорит, что корень все-таки есть. Дерево пьет — и человек пьет. Воду, он имел в виду. Сын говорит — понятно, значит, корень в животе. Отец спохватился и говорит — нет, скорее в сердце. Да, в сердце, говорит, а еще в родителях и в разных людях, которые нас растили и о нас заботились, а еще родина, и еще наши дети, и люди, которым мы помогаем и которых растим. Ну, так что, есть у человека корень?

Петров сидел, прикрыв глаза. Сидоров принялся надевать часы на руку.

— Да… — произнес, наконец, Петров. — Откуда это у тебя?

— Что, часы?

— Нет, эта история.

— Да так, знаешь… Взгляни в окно, пожалуйста, тебе должно быть видно: пришла машина? Ну, пора. Выйдем вместе…

Еще день или два никто не знал, чем все это кончится. Уже настало тридцать первое. Новый год был у нас на уме, когда старик позвал к себе Иванова.

— Был я у главного, — начал старик. — Мне, сам понимаешь, дела нет до того, что вы там с ним пытались решать. У меня свое решение, и вот какое.

Иванов сидел на стуле посреди тесного кабинета, а Петров делал круги, расхаживая вдоль стен.

— Я, понимаешь, вынужден опять слечь. Говорят, месяца на четыре. И хочу воспользоваться этим предлогом, чтобы начальником отдела сделать тебя.

Иванов опустил голову, а Петров засунул руки в карманы.

— Нет, — сказал Иванов, — Возвращайтесь, и все.

— Помолчи. Я тут тебя придерживал, ты это знаешь. Мне казалось, это было нужно. А теперь не кажется.