Сергей Сергеев-Ценский - Том 9. Преображение России

Про себя, конечно, каждый из них соображал, сколько у него может найтись в «бабьем банке» золотых монет и нельзя ли вот теперь же, сегодня вечером, пока не все еще знают о приказе правительства, каким-нибудь образом добыть золота в обмен на бумажки.

Ни у Табунова, ни у Полезнова в семьях не было никого призывного возраста, так что лично их война, если бы она в самом деле разразилась, не задевала остро: у Табунова совсем не было сыновей, только дочери и от них малолетние внучки, а Полезнов только еще совсем недавно «пошел в семя».

Невредимов же не мог не обеспокоиться: пятеро племянников его уже стали совершеннолетними, и пока шел он к дому, держа фунтик с лимонами в левой руке, он соображал о каждом из них, смогут ли они уцелеть от призыва.

Вопрос этот был, однако, труден: неизвестно было, какая ожидалась война, если действительно допустить, что ожидалась: долгая или короткая? И сколько она могла потребовать людей: больше ли, чем японская, или меньше?

Коля был уже готовый офицер военного времени: он отбыл воинскую повинность и вышел прапорщиком; притом же он жил в Петербурге, и, хотя был инженером, все-таки это не освобождало от призыва. Вася мог быть взят в армию как врач; Петя — как только что окончивший свой институт. Только остальные двое — студенты — могли остаться.

Он подходил уже к своим воротам, когда встретился ему полковой врач расквартированного здесь довольно давно уже пехотного полка Худолей, Иван Васильич, — «святой доктор», как его тут звали, человек, снедаемый талантом жалости к людям.

Эта встреча показалась Невредимову как нельзя более кстати.

— Вот у кого я узнаю, — сказал он, — в чем суть дела! Здравствуйте, Иван Васильич, дорогой! Как у вас в полку насчет войны говорят?

Голова Невредимова, покрытая соломенной шляпой с широкими полями, подрагивала ожидающе, но Худолей, — христоподобный по обличью, очень усталый на вид, — только удивился вопросу:

— О какой войне?.. Кто с кем воевать начал? Я ничего не слыхал и не читал. Значит, все-таки начали?

— Со своими, со своими воевать начали, — объяснил Невредимов, — золото прячут!

— Как прячут? Отбирает полиция, что ли?

Только тут припомнил Невредимов, что доктор Худолей был вообще «не от мира сего», хотя и носил воинственные погоны — серебряные, с черными полосками — на своей тужурке. Поэтому он не стал ему ничего больше говорить насчет золота, спросил только:

— Как думаете, Иван Васильич, моего Васю, — ведь он теперь земский врач, — возьмут в случае войны или могут оставить?

— Значит, войны пока нет, а только догадки, что, может быть, будет, — понял, наконец, Худолей. — В случае войны Васю?..

Он знал всех племянников и племянниц Невредимова и даже склонен был думать, что Вася вследствие одного разговора с ним выбрал после гимназии медицинский факультет. Но так как ему не хотелось огорчать старика, то он ответил уверенным тоном:

— Нет, не должны взять, если даже будет война… Вольнопрактикующих врачей могут взять, а земские, — помилуйте, они ведь и так считаются на боевой службе: обслуживают очень большие районы, а жалованье получают незавидное, и практики у них в деревнях никакой. Нет, земские врачи должны быть неприкосновенны: как же без них обойдется деревня? К знахаркам пойдет? Этого не допустят, Петр Афанасьич.

— Я решительно так же точно и сам думаю, — обнадеженно отозвался на это Невредимов. — Не должны Васю, кет, он — человек необходимый, раз он сельский врач… Так же, думаю я, и инженеры на заводах, а? Если инженеров возьмут, то как же тогда заводы?

— Это вы о Коле? — догадался Худолей. — Если завод станет военного значения, то это ведь все равно та же служба… А как же иначе? Нельзя же оставить заводы без инженеров: ведь на них же не хлебы пекут.

— Положительно, да, положительно точно так же и я рассуждаю, Иван Васильич, положительно так же, — просиял Невредимов. — Очень вы меня успокоили, спасибо вам!.. Разумеется, как же заводу быть, если инженеров возьмут?

— Да ведь скорее всего никакой войны и не будет… То есть я не так сказал, — поправился Худолей. — Не то что «скорее всего», а вообще не будет! Кто посмеет войну начать? Культурные народы чтобы воевали в двадцатом веке, — подумайте, ведь это же нелепость, сумасшествие! А парламенты, наконец, на что же? Если отдельные люди могут свихнуться от тех или иных причин, то депутаты пар-ла-ментов — это же мозг… мозг каждой европейской страны, — что вы, Петр Афанасьич! Никакой войны не допустят парламенты, — и даже думать об этом вам не советую! Мы ведь не во времена Кира, царя персидского, живем, и не в Азии, а в Европе.

Очень убедительно говорил Худолей, — притом же был он военный врач, и совершенно забывший уже о неприятности с золотом в Государственном банке старик Невредимов мелко кивал своею шляпой с черной лентой и поддакивал оживленно:

— Так-так-так… Это вполне, вполне разумно, вы… Да-а-да-да… Вполне!

Но вот к Худолею подошла и остановилась небольшая девушка, похожая на него лицом, стеснительно поклонившись Невредимову, и тот догадался, что это его дочь, о которой что-то пришлось ему слышать не совсем приличное.

Он еще только силился припомнить, что именно, но, не припомнив, отбросил и самую эту мысль о неприличном: у девушки было такое робкое, почти детское лицо, с мелкими, не успевшими еще определиться как следует чертами.

— Так что гоните от себя даже самомалейший намек на войну, — протягивая Невредимову руку, чтобы с ним проститься, заключил разговор Худолей, и не успел отозваться на это старик, как юная и такая робкая на вид дочка его вдруг сказала:

— А по-моему, война непременно будет. И я тогда поступлю сестрой милосердия в какой-нибудь госпиталь.

— Что ты, Еля, что ты, — забормотал ее отец, спеша проститься с Невредимовым.

Она не поколебала, конечно, своим восклицанием той уверенности, какую вселил в старика ее отец, но все-таки, простившись со «святым доктором», Невредимов уносил с собой какой-то неприятный осадок, что заставило даже его припомнить и то, за что эта невысокая девушка с детским личиком была уволена из гимназии. Она будто бы успела завести роман с пожилым уже человеком, командиром местного полка полковником Ревашовым… «Из молодых, да ранняя, — подумал о ней Петр Афанасьевич, входя к себе в дом. — Ведь вот же у меня целых три девицы выросло, однако, спас бог, никаких таких художеств за ними не водилось! Значит, у меня все-таки строгость необходимая была, а бедный Иван Васильич, он оказался слабоват… Хотя, конечно, служит и везде его просят к больным, — некогда человеку вздохнуть свободно, не то что за своими детьми присмотреть…»

И точно в подтверждение того, что сам он оказался очень хорошим воспитателем для детей своего брата, Надя, которая была постарше и гораздо виднее дочки Худолея, встретила его с сияющим лицом.