Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Все можно. И тужурку, и штаны.

— Вот за это спасибо, Су Пу-тин… Ах, какой мерзавец этот Попов!

Во Владивостоке китайцев было больше, чем русских; они строили под начальством русских десятников и инженеров дома из дерева и камня, сооружали порт, были печниками и огородниками, водоносами и прачками, вели мелкую и крупную торговлю, служили бойками.

Для их нужд и для собственной прибыли Су Пу-тин на Семеновском покосе, где селилось большинство китайцев, построил бани.

Приехав в город, Су Пу-тин отправился прямо в бани — узнавать новости.

— Я буду мыться в общей, — сказал он конторщику и прошел в бассейную.

Голые люди сидели на барьерах бассейна, намыливались, соскальзывали в зеленую воду, кричали, кряхтели, окунались. Шум, плеск и крики неслись из бассейна.

Вдоль стен помещения тянулись капы, разделенные невысокими перегородками на клетушки. Это были отдельные «номера» с циновками, одеялами, подушечными валиками и чайными столиками. Сюда после мытья в бассейне и массажа приходили клиенты.

Массажисты у Су Пу-тина отличные — из Мукдена и Пекина! Выйдя из бассейна, клиенты ложатся на высокие скамейки, и над ними орудуют банщики-массажисты. Руками и половицами они скатывают с кожи грязь, и здесь, собственно говоря, человек и становится чистым.

Прямо перед Су Пу-тином лежал на лавке, зажмурив глаза, костлявый мужчина. Несмотря на то что он был голый, Су Пу-тин сразу узнал его, подошел, склонился, проговорил:.

— А, здравствуй, здравствуй, счастливого пара…

Аджентай открыл глаза.

— Именно тебя хотел я встретить здесь, — сказал он многозначительно, и Су Пу-тин сразу обеспокоился.

— Очень рад, что ты моешься в моей бане! Сейчас я вымоюсь, и мы отдохнем.

Он разделся, мылиться сам не стал — банщик его намылил, — спустился в бассейн, погрузился в горячую воду, но радости не испытал, Аджентай в бане! Ничего хорошего не может быть от разговора с Аджентаем.

В бассейн прыгали белые от мыла люди и медленно выходили багровые, распарившиеся.

Су Пу-тин вышел, лег на скамейку, банщик-массажист взмахнул над ним руками и полотенцем. В соседней комнате скрипач выводил на скрипке печальную тоненькую мелодию. Там, в той комнате, были маджан, кости и шахматы. Пожалуйста, после бани играйте и выигрывайте!

После массажа Су Пу-тин лег в кабине на циновку, прикрыл ноги одеялом, налил себе и гостю чаю. Выпили. Начальник знамени сидел на корточках и пил такими большими глотками, что у него дрожал живот.

— Оказывается, ты для меня ничего не оставил! Все взял. К кому я ни приду, говорят: Су Пу-тин взял!

— Напрасно, великий господин, ты поверил этим сказкам.

Су Пу-тин еще наполнил чашечки, и Аджентай выпил чай такими же большими, жадными глотками.

— Бамбукам поверил. Бамбуки умеют спрашивать. Тебе нужно возместить мне. Иначе, смотри, я тебя не пощажу.

Су Пу-тин сказал сдержанно:

— У меня, великий господин, имеется для вас одно сообщение. Крестьяне Старой Манзовки были у меня и написали на вас заявление русскому губернатору. Просят защиты, поскольку земля, на которой они живут, русская и поскольку вы бесчеловечны.

Аджентай от гнева и удивления выпучил глаза.

— Я еще не передал русскому губернатору этого заявления, но, если передам, вас будут ловить русские солдаты, вам трудно будет собирать налоги.

Теперь начальник знамени сам налил себе чаю, взял бобовую пастилу и медленно жевал ее, чтобы обдумать услышанное. «Собака Су Пу-тин вот что можно сказать, обдумав. Он, китаец, ненавидит меня, маньчжура. Сообщу дзянь-дзюню! Вернется на родину — не обрадуется».

— Известие драгоценное, — сказал Аджентай, — оно, конечно, стоит немало. Поэтому я прощаю на этот раз твои безобразия. Но приказ дзянь-дзюня должен быть выполнен, налог должен быть собран, и император должен быть об этом извещен.

Но говорил он уже вяло, понимая, что игру проиграл, что действовать теперь нужно будет очень осторожно. Если даже крестьяне и не писали на него заявления, то Су Пу-тин сам может написать в любой момент.

Ел пастилу, пил чай, потом лег на циновку и прикрылся одеялом. Хотелось покурить опиум, спросил об этом Су Пу-тина. Тот кивнул головой, крикнул кого-то. Этот то-то принес через десять минут все необходимое. Закрыл циновкой вход.

На свадьбу к Леонтию Коржу собирались охотники: из Барабаша, Никольского, Владивостока, казаки с уссурийских станиц. Ждали Миронова и Алексея Ивановича.

Человек восемьдесят!

На такое количество гостей надо было запасти мяса, пирогов, питья. Марья совещалась с будущей сватьей, из какой муки ставить тесто на пироги — из американской, которую взять у Аносова, или же из своей. Пироги будут с капустой, с рисом и кетой.

— Тебе, Глаша, надо присмотреться, как я пироги пеку. Сеня их любит… Надо вот еще винограду набрать на кисель. Целый котел киселя!

— Двух котлов мало, — сказала Хлебникова, — ведь гости начнут после кабанины кислого требовать!

Настежь были открыты окна леонтьевского дома, чтобы все проветрить, просвежить, чтобы таежная чистота вошла в самые стены.

Семен хотел оклеивать свою комнату обоями, но потом передумал: что такое обои — недолговечная бумага! Он решил выложить стены кедровыми плашками и отполировать их.

Занимался он этим с утра до ночи. Приходила Глаша, смотрела:

— Сеня, хорошо, очень хорошо! Но только не успеешь!

— Успею!

Леонтий с Хлебниковым отправились на охоту.

Два дня назад пронесся тайфун, сбил зрелые кедровые шишки. Стремительно примчатся на эти пастбища кабаны. Будут, как всегда, держаться высоких гребней и крутых северных склонов, потому что после тайфуна продолжают дуть сильные северные ветры и срывать шишки.

Осенний воздух легок, нет в тайге тяжкой сырости, медом пахнет над ручьями.

Шли охотники, прислушиваясь, приглядываясь. За сопкой, на западе, прозвучал выстрел… Эхо пронесло его сквозь чащу, раздробило, подняло ввысь, погасило…

Кого взял охотник: кабана, козулю, медведя?

Больше часа поднимались на гребень. Уже на самом гребне услышали, как затрещали сучья под тяжестью крупного тела, и все смолкло. По-видимому, зверь притаился.

Леонтий укрылся за ствол и вдруг заметил: из-за толстой лиственницы выглядывает человек.

Вот, значит, кто — человек, а не зверь!

— Ну, кто там? — сказал, выходя, Леонтий и с удивлением узнал Аносова с винчестером в руках, с котомкой за плечами. — Вот уж никак не думал — и ты стал охотиться?

— Думаете, только вы охотники? За кабанами, что ли?

— За кабанами. А ты?

— Я тоже за кабаном. Есть, есть кабанчик, попадается.

— Это ты, Еремей, давеча стрелял в той стороне?

— По барсуку стрелял, да зря. Ну, вам туда, мне сюда…