Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Теперь уж мне за фазаном не побегать — растолстел.

Двери и окна раскрыты настежь. Горят костры во дворе. Чистый ветер врывается в комнату, освежая застольщину. Глаша сегодня не топчется вокруг стола, не бегает в кухню и обратно. А между прочим, за столом уж больно жарко сидеть…

— Сеня, выйдем-ка во двор.

— Пусть идут, — говорит Марья, — там Бармин с гармонью, плясать будут…

Аносов достал из угла свои припасенные пузатые бутылки. Налил хозяину и важным гостям: Занадворову, Миронову, Попову, Пашковым.

— А мне что же? — спросил Шалунов. — Да и Чугунов с Гребенщиковым выпьют. Не годится обижать казаков, они и так уж смертно обижены.

— Кем это вы обижены? — спросил Миронов.

— Обижены, Зотик Яковлевич, и от власти, и от вас… Конечно, когда нас звали на Дальний Восток, мы согласились. Человек разве бывает доволен? Все было у нас на Дону, всем владели, а недовольны были: земли мало, службы много, служба царская на Дону, мол, тяжела. А на новых местах и от службы увольнение, и счастья брать не перебрать… пятьдесят десятин земли на душу да триста рублев подъемных!

— Не расстраивайте себя, станичники, знаю: сейчас будете жаловаться: земля, мол, твердая, куда ни копни — камень, нигде нет пухлой, черной, родимой земли!

— Так точно, вашскородь Зотик Яковлевич, нигде… Я сам, когда приехал, обошел все места, назначенные нам, и волосы стали у меня дыбом…

— Зря вы нашу землю ругаете, — заметил Леонтий. — На земле уссурийской надо по-уссурийски и хозяевать, а вы хотите по-донски!

— По-донски, по-уссурийски ли, а коровы здесь — срам смотреть, бабам зазорно ходить за ними — мелкие, вроде козы. И овец нет. А без овцы какой казак! У казака от овцы все, вся справа, вся одежа.

— Хорошая коза не хуже овцы, — заметил Миронов. — Коз заводите, коза даст богатство. Да и овца в конце концов будет.

— Нет, казаки, — вмешался Алексей Иванович, — не сочувствую вашим жалобам. Здесь лучше, чем на Дону. Ну разве что хлебопашество…

— А мы — хлебопашцы, господин милый!

— Рис не пробовали сеять?

— Рис — корейское дело, не будет донской казак сеять рис.

— Вы не будете — ваши дети будут.

— Старый спор, — сказал Занадворов, — спорят и спорят, сколько уже лет спорят! А вот Леонтий Корж доволен.

— Леонтий Корж — охотник, ваше высокоблагородие! Относительно же всего остального, что требуется душе и телу… скажем, торгует в нашей станице Еремей Савельич, Еремей Савельич, послухай: ты за аршин гнилого ситцу берешь шестьдесят копеек, а ведь цена ему гривенник. И не только берешь шестьдесят копеек, но еще требуешь платить тебе серебряным рублем. А за свечи, табак, пеньковые веревки — чем при наших урожаях платить?

— Уже и Аносовым недовольны, — засмеялся Занадворов, — а проживите-ка без него!

— Правду изволите молвить, ваше высокоблагородие! — крикнул Аносов. — Жизнь на них кладешь, а всё жалуются.

— Ну, будет! — встал Занадворов. — Ух, наелся, напился! Хорошо хозяева угощают… А между прочим, к хозяину и к Алексею Ивановичу у меня тоже есть жалобка…

Он прошел в комнату, приготовленную для молодых, и сел на постель.

— Алексей Иванович, меня, как начальствующее лицо, привело в недоумение одно обстоятельство… Вы были в тайге и устроили там переполох.

Он приподнял плечи и развел руками.

«Вот оно, — подумал Леонтий, — вот зачем приехал!»

— И не думали, Иван Иванович!

— Но как же, позвольте! Китайские купцы жалуются.

В комнату вошел Миронов, закурил трубку, стал ходить мелким шагом от стены к стене.

— Иван Иванович, это вы по поводу недавней экспедиции Алексея Ивановича?

— Именно, переполох и смущение недопустимые!

— Не нравится мне, Иван Иванович, китайский купец в тайге; жестоко, недопустимо обращается он с инородцами.

— Господа, не понимаю! О какой жестокости может идти речь? Купец в наших условиях далекой окраины — податель жизни. Что же касается китайского купца, китайский купец имеет право торговать здесь, — мы не должны забывать: край-то ведь был китайский!.

Миронов вынул трубку изо рта.

— Край никогда не был китайским!

Занадворов усмехнулся:

— Зотик Яковлевич, ваши странности…

Миронов повысил голос:

— Непозволительно начальнику округа ошибаться столь грубым образом. Когда это Уссурийский край принадлежал китайцам? В семнадцатом столетии Нур-хаци, князь одного из маньчжурских племен, объединил маньчжурские племена, нанес поражение китайцам и вступил в Китай, Сын его Тайцзун овладел Пекином.

Укрепившись на китайском престоле, он стал совершать набеги к берегам Тихого океана, в Уссурийский край, предавая все, как говорится, огню и мечу. После его походов таежные племена так и не оправились. А в седьмом веке здесь было сильное тунгусское государство Бохай. Предания рассказывают, что бохайцы были поголовно грамотны и что неграмотным даже не разрешалось вступать в брак. Но Бохай исчез… Китаю же край не принадлежал никогда.

Занадворов слушал негромкий, тонкий и несколько скрипучий голос Миронова насупившись.

— Я в исторических изысканиях не образован, но мне хорошо ведомо то, что требуется для поддержания порядка в крае. Вы, Алексей Иванович, нарушили священные права частной собственности. Вы в тайге, как бы это точнее выразиться, баронством занялись. Вместо добрососедства — пожгли маковые посевы! К чему?! Хотите возбудить озлобление в китайском купечестве? Вызвать осложнения со страной, сопредельной с нами?

Алексей Иванович сказал:

— Всякому в России торговать хорошо, только русскому плохо.

— Извольте торговать дружески. А об опии напрасно беспокоитесь; у местного населения свои привычки. Манза каждый день курит и здоровее нас с вами! Я знаю образ мыслей начальства: не склонно допускать самоуправства! Наш всем известный Су Пу-тин совершенно расстроен: вы нарушили все его дела. У него давние-предавние дела с инородцами. А ведь он, в сущности, вовсе и не китаец. Женат на русской, православный, все его симпатии принадлежат России, и я категорически запрещаю…

— Отчего у нас чума появилась среди скота? — тихо спросил Леонтий.

Вопрос был неожидан. В комнате стало тихо. Миронов выпустил огромную струю дыма и смотрел, как она, колеблясь и расплываясь, потянулась к окну.

— Это почему же ты, Леонтий Юстинович, заинтересовался чумой? — чуть усмехнувшись, спросил Занадворов.

— Каждый, ваше высокородие, боится за свою скотину.

— А ты не бойся. Сказки все это. Прощенья прошу, господа… Настоятельно рекомендую не нарушать спокойствия. Во избежание, как говорится, всяких… и прочее.

Он вышел на крыльцо. Марья думала, что он вышел посмотреть, как молодежь танцует, но через несколько минут загремела бричка. Не садясь, стоя в ней, уносился в темную ночь Занадворов.