Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Зубков развел руками и постарался улыбнуться.

— Господин ротмистр, уж вы как-нибудь образумьте их!

— Не дебоширили? Не ломали?

— Ни боже мой!

— Тогда, уважаемый Игнат Борисович, беспомощен. Говорю откровенно: совершенно беспомощен. Постоялец съезжает. Клиент в трактир не заходит. М-да!..

Зубков привстал и прошептал:

— Но ведь стакнулись… стачка!

— Стачка… Но по совершенно частному и пустячному поводу!

— Так что делать, ваше высокородие?

— Да, мерзавцы, мерзавцы! Эк, как они тебя хватили, Игнат Борисович.

— А всё за мою преданность, ваше высокородие.

— М-да… посмотрю, подумаю… Ах, мерзавцы, мерзавцы!

От Чучила Зубков уехал в подавленных чувствах. Через дворников он узнал, что все его жильцы благополучно устроились на новых квартирах.

Трактир пустовал вторую неделю. Зубков осунулся, перестал есть. Убытки росли с каждым днем. Жена старалась не выходить из дому. Дочь собралась в город — так на нее заставские мальчишки стали показывать пальцами и улюлюкать.

Зубков совещался с Лебедевыми, Авдеевыми и Дрябиными. Авдеевы и Дрябины негодовали, но посмеивались. Лебедевы не посмеивались: они тоже жили заставскими копейками. Расстроенный и подавленный, Зубков написал прошение градоначальнику, умоляя подвергнуть суровому наказанию всех тех, кто мешал ему торговать по святому праву, по праву, предоставленному ему царем.

Но однажды утром подавленное состояние его сменилось озабоченной суетливостью. Он послал за Пикуновым. Пригласил в столовую, наставил закусок и вина. Пили, ели. Впервые за последнее время Зубков ел и пил, как бывало.

— Плачу тебе, и ты плати, а чтоб постояльцы были, — сказал он, кладя перед Пикуновым пачку билетов. — Ведь пойдут?

— Ну как же, кто себе враг!

— На пятьдесят процентов сдаю дешевле. Пусть живут.

Пикунов ушел. Зубков повеселел. Через два дня к Зубкову пришел Кривошея из первой механической и сговорился с ним на квартиру в две комнаты с кухней.

— Ну вот, ну вот, — говорил Зубков домашним. — Разве они могут? Через полгодика все убытки верну.

Кривошея въехал. Въезжал он осторожно, вечером, никто его как будто не видел. Но когда он уже расположился и жена возилась на кухне, а сам он вколачивал гвозди для образов, в квартиру вошел Цацырин.

— С новосельем! — поздоровался он.

Кривошея сильнее застучал молотком.

— Долго собираешься здесь жить?

Кривошея соскочил с табурета:

— Да ты кто, по какому праву? Захотел въехать и въехал. Барон ты, что ли?

— Я в самом деле барон, — сказал Цацырин, — поважнее твоих баронов: меня народ выбрал.

— Иди, иди, не мешай, видишь — устраиваюсь.

Ночью в квартире выбили стекла. Огромные булыжники летели в комнаты, громыхая и сокрушая все.

Беременная жена Кривошеи, босая, в рубашке, стояла в кухне и причитала, дрожа от страха:

— Говорила тебе — не суйся. Один против всех! Где у тебя голова? Дешевле! Вот тебе и дешевле!

Кривошея держался около плиты, слушая грохот камней и звон посуды. На улицу он боялся выйти.

К рассвету Кривошеи собрали вещи и выехали из квартиры.

В эти дни за заставой происходили необыкновенные события.

Хозяйки, приходя в лавки, видели не прежние скверные, завалящие товары, а за ту же цену отличные товары.

— Пришла это я к Дурылину, — говорила Наталья мужу, — и глазам своим не верю! Боюсь спросить, ан цены те же самые… «Что ж это, говорю, Иван Афанасьевич, вы нас решили так порадовать? И даже в ровном году, а не к светлому празднику?» А он только посмеивается, черт бородатый. Посмотри, Михаил, какая чайная, — не удержалась, взяла полфунтика. Маша любит чайную, да и ты не отказываешься.

Полине, жене Цацырина, она сказала:

— Поди на Мойке, возле Невского, там, где проживает твоя матушка, продукты не лучше. Ай да застава, какого страху нагнала на лавочников!

За заставой, действительно, как-то уверенней почувствовали себя в эти дни, почувствовали действие согласной единой силы.

Разговор с Машей обеспокоил Красулю: упорны, гнут свое, одержимы вредными страстями. Только вчера читать выучились, а сегодня уже хотят руководить революцией!

Он поехал на Моховую к Глаголеву.

Вот у Глаголева кабинет!

Шкафы красного дерева, книги — корешок к корешку. Обширный стол красного дерева, на котором книги, журналы, брошюры, рукописи…

Кожаные кресла около стола.

Глаголев в кресле читал газету. Собственно говоря, это и есть высшая форма жизни: ученый размышляет о революции!

Красуля невольно подражал ему. Он тоже хотел быть ученым революционером и пользоваться неограниченным авторитетом. Но почему это так — вот у Глаголева огромный авторитет, а у Красули совсем не огромный. Ведь знает он много и пострадал! Так почему ж?

Красуля частенько думал над этим вопросом. Ему казалось, что в мире существуют несмежные плоскости, в которых люди живут и действуют. И вот Глаголеву, сообразно его плоскости, достается и авторитет, и прочие душу утоляющие дары, а Красуле, не менее достойному, не очищается ничего, все нужно брать с бою. А разве то, что он берет с бою, хоть сколько-нибудь соответствует его подлинному значению? Какие-то ошметки, огрызки.

Красуля рассказал о положении на заводе: постоянная антивоенная агитация со стороны большинства возбуждает всех. В распаленном состоянии от рабочих можно ожидать чего угодно: и демонстраций, и бойкотов, и политических забастовок.

— Так-с, — сказал Глаголев. — Нам не привыкать стать. Сейчас ЦК в наших руках. Будем действовать. Вспоминаю мою последнюю перепалку с Грифцовым. Весьма был развязный господин. Не соблюдал ничего и ничего святого не имел. Спасибо судьбе, убрала его из Питера. — Он помолчал. — Буду у вас, но о строжайшей конспирации уж вы сами, Анатолий Венедиктович, побеспокойтесь.

— Побеспокоюсь, как всегда.

Спустился по лестнице, осторожно прошел по двору, — никого, даже дворника.

И на улице ничего подозрительного. Да и не могло быть иначе: Глаголев молодчина — работает, но вне подозрений.

Комната, в которой жил Парамонов, окнами выходила и на Шлиссельбургский тракт и на Смоленский переулок. Напротив дровяной склад, и оттуда в жаркие дни веяло приятным смолистым запахом.

Таня шла сюда, одетая в серенькое платье, перепоясанная черным лакированным кушачком, в соломенной шляпке, с полей которой ветер старался унести пеструю ленту.

Под забором дровяного склада, на редкой городской траве, сидела Варвара Парамонова с ребенком на руках.

Что ж, она вышла с ребенком посидеть на траве! Все-таки здесь чистый воздух, Нева рядом. Отсюда Варвара отлично видит тракт. Вон проехала пролетка с жандармским ротмистром Чучилом. Со времен майских событий на Обуховском заводе его знает вся Невская застава. Варвара Парамонова, в те дни еще Варя Вавилова, жила с отцом у Путиловского завода. Когда разнесся слух о том, что для расправы с забастовавшими обуховцами вызваны казаки и пехота, путиловцы бросились через пустыри на помощь товарищам.