Николай Корсунов - Мы не прощаемся

А потом Савичев, оставшись с глазу на глаз, совершенно недвусмысленно спросил:

— Ты как, Борисыч? Надумал? Занялся бы радиоузлом...

Но в субботний, еще не погасший день Владимир Борисович не усидел, предстоящая встреча с кандидатом в депутаты погнала его по всему Забродному.

У двора Ветлановых увидел Елену Степановну, выносившую печную золу на кучу за летней кухней, скучным голосом окликнул:

— Степановна! Маркелыч дома?

Высыпав из таза золу, она долго всматривалась близорукими глазами в верхового. Узнав, пошла к избе.

— Дома. Вызвать?

— Нет, просто предупреди, что в восемь собрание избирателей.

— Давно знаем. Мне прийти?

— Конечно!

— И Андрюшке?

— Разумеется. Он же впервые будет голосовать, для него встреча с кандидатом особенно важна...

Степановна вошла в избу.

В кухне за обеденным столом Иван Маркелыч играл в шашки с Варей. Андрей, согнувшись у окна над валенком, подшивал его куском автомобильного баллона — самая лучшая обувь в предвесенние дни: теплая и сырости не боится.

— Заколов приезжал. Мечется, как беспастушное стадо, на собрание велел идти.

— Усердствует! — Андрей сунул ноги в подшитые валенки, топнул, полюбовался: — Хороши протекторы, ни на одном подъеме не забуксую.

— Так и иди в клуб, — порекомендовал Иван Маркелыч.

— А что! И пойду! Мне сегодня никак нельзя буксовать.

— Будет дурить-то! — Степановна поняла, о какой буксовке говорил сын. — Приболелся тебе этот Грачев. Отец, скажи ему, чтобы не выдумывал, затаскают ведь потом...

Иван Маркелыч, откинувшись на спинку стула, задумчиво смотрел на сына. Он тоже не очень желал, чтобы Андрей выступал на этом собрании. Это будет скандал, скандал мировой. Но сыну восемнадцать лет. Надо ли с первых шагов самостоятельной жизни приучать его к мысли, что ничего нельзя изменить, что так заведено другими, и не твоего ума дело — кого выдвинули кандидатом в депутаты и зачем выдвинули? Никогда не было в истории Забродного, чтобы кто-то выступил на предвыборном собрании и сказал: мне эта кандидатура не нравится потому-то и потому-то. Не было, так как любая кандидатура предварительно изучалась во многочисленных инстанциях.

— У него, мать, голова не только для кудрей.

Вечером клуб ломился от народа. В нем сразу же стала копиться духота, и более предусмотрительные начали снимать пальто и полушубки. Этот наплыв людей можно было объяснить по-разному, но, скорее всего, влекла не столько встреча с давно знакомым кандидатом, сколько желание скоротать по-зимнему еще длинный вечер в обществе односельчан.

Припозднившаяся Василиса Фокеевна опечалилась:

— Б-ба, народищу-то! Руки негде протащить.

Из предпоследнего ряда ей помахал Андрей Ветланов, дескать, идите сюда, место есть. В сопровождении Мартемьяна Евстигнеевича она пробралась к Андрею, раскланялась с Маратом Лаврушиным и даже с Ириной. Услышала последние слова Марата:

— Если выступишь так, то, конечно, им кислороду не будет хватать...

Они замолчали, когда Василиса Фокеевна села рядом с Ириной. Андрей украдкой поглядел на ее мягкое, оплывшее старческими складками лицо и подумал о Гране. Где она? Василиса Фокеевна словно подслушала его мысли. Она повела глазами по рядам и молвила:

— Чудо, сколько молодежи пришло. А мою Аграфену и на аркане не вытащишь, над книжками, как вобла, сохнет. Приболелся ей этот институт! — На ее лице с волосатыми родинками выразилось искреннее огорчение.

Но горевать и долго о чем-то думать Фокеевна не умела, она была человеком минутного настроения. Едва устроившись возле Ирины, с которой рассталась минут сорок назад, она беглым шепотом немедля принялась что-то рассказывать. Ирина не слушала ее. Всей своей спиной она ощущала на себе неподвижный, стеклянный взгляд Анфисы Голоушиной, сидевшей сзади. Девушка чувствовала, что от этого взгляда у нее поднимается жар.

— Я не могу, — сказала она Марату. — Я уйду.

Он сжал ее горячую руку в своей ладони, за локоть привлек ближе к себе: не обращай внимания! Василиса Фокеевна, очевидно, тоже поняла ее смятение и оглянулась на Анфису, перехватила ее мертвящий холодный взгляд. Повернулась к ней, коленкой больно прищемив к стулу бедро Мартемьяна Евстигнеевича.

— Здравствуй, Анфисушка, здравствуй, желанная!.. Ты что это такая испечаленная? Милая, разве можно так?! Не воротишь ведь, нет, не воротишь, а себя изведешь... Хотя, конечное дело, грех лежит на душе, казнит совесть. Никто не вел за руку, сама носила крестить мальчонку, сама застудила. Другой бы, смотришь, выдержал, а твой — он же изболелся весь, к нему и дифтерия пристала потому... Ты уж не убивайся этак, касатушка, пожалей и себя...

Анфиса поднялась и, сжав губы в нитку, перешла на другое место. А Фокеевна, к радости крепившегося Мартемьяна Евстигнеевича, убрала колено, села как нужно. Всхлипчиво, с надрывом вздохнула:

— Вот она — вера! Всех обманул, проклятый, всем горе принес.

Из-за кулис дружной семейкой вышли председатель избирательной комиссии Сапар Утегенов, кандидат в депутаты Грачев и доверенное лицо — Заколов. Зал жиденько похлопал им и умолк, ожидая, пока они сядут за стол. Перед каждым из них стоял глиняный горшочек с комнатным цветком. Заколов, пошептавшись с Утегеновым, сейчас же шагнул к трибуне, отодвинул вбок графин, за которым его не было видно. И вроде бы подрос, выше стал — он приподнялся на цыпочках. Был он сегодня не в привычном для всех кителе, а в пиджаке с выпущенным наверх белым воротником рубашки. И поэтому показался он людям ближе, роднее, прежним Володькой Заколовым, у которого «мозговитая» башка и золотые руки. Но стоило Владимиру Борисовичу заговорить, как всякий интерес к нему исчез.

— Товарищи! — голос Заколова взвился внезапной счастливой фистулой. — Товарищи! Мы стоим на пороге знаменательнейшего события — выборов в местные органы власти...

И пошел, и пошел!

Андрей наблюдал за сидящими в зале. Почти никто не слушал Заколова. И там, и там лениво лились приглушенные разговоры.

— У свекрови были аккурат черные глаза. Все видела, ровно ведемка. Жизни не давала. «Не так ложки, невестка, моешь!» — «А как же, мама?» — «Да я и сама не знаю...»

— Базыл-то, сказывают, как вышел из больницы — смеяться разучился. Белугой завоешь — семьсот валухов...

Справа, у стенки, Андрей видел сутулую спину Савичева и его белую голову. Павел Кузьмич, вероятно, курил потихоньку. Он периодически нагибался, прячась за сидящими впереди, и тогда над его плечами, будто парок над кипящей кастрюлей, начинал витать бледный дымок папиросы. Его соседка самозабвенно лузгала семечки, лишь изредка кривясь от дыма и отмахивая его рукой. Во втором ряду виднелся сухой остов дяди Оси Пустобаева в защитной гимнастерке. Голова длинного ветфельдшера торчала выше всех, в спутанных волосах нежно сияла желтая плешина. Он оглянулся. Заметив его взгляд, Горка с Нюрой перестали шептаться. С преувеличенным вниманием начали слушать Грачева.