Николай Корсунов - Мы не прощаемся

«С радостью отдам голос за нашего кандидата... Он оправдает наше высокое доверие... Призываю всех избирателей...»

И так далее, и тому подобное! В том же духе, по такой же бумажке выступил и старейший избиратель, семидесятилетний дед Астраханкин. Разница была лишь в том, что свое чтение он перебивал энергичным чиханием, которое приводило в восторг Фокеевну.

— На здоровьице, Ионыч! — восклицала она из глубины зала. — Приходи в амбулаторию, мы тебе порошков выпишем! Да брось ты ту бумажку, она, поди, табаком обсыпана! Ей пра!

И зал отзывался на эти реплики дружелюбным смехом. Заколов звонил в колокольчик. Только он открыл рот, чтобы объявить об окончании собрания, о том, что кандидат в депутаты от заключительного слова отказывается, как опять поднялся Андрей Ветланов, вскинув по школьной привычке руку.

— Я прошу слова. Разрешите, товарищи!

Заколов заколебался, но в зале так зашумели, что он махнул рукой и сел, спрятав лицо в ладонях.

Весь зал, все лица плыли у Андрея перед глазами. Никогда он не выступал с такой ответственной трибуны, перед таким количеством людей. Он с ужасом ощущал пустоту в голове и терновую вязкость во рту, язык, кажется, стал непослушным и раза в два толще. Налил в стакан воды.

— Начну с того, с чего все опытные ораторы. — Выпил, почувствовал некоторое облегчение, увидел улыбающиеся лица, даже Иринино бледное лицо отыскал в задних затемненных рядах, гребенчатый чубчик Марата разглядел. Обрел еще большую устойчивость в ногах. — Я вот, товарищи, сидел там, в заднем ряду, и думал: с чего начать выступление? И решил: начну с футбола. — Прошелестел смешок. — Без смеха, товарищи. Почему на футболе не бывает равнодушных? Там все «болеют». А вот здесь, я сидел в заднем ряду...

— Уж знаем, что ты в заднем сидел!

— Так вот, сидел и видел: один семечки грызет, другой курит, третий анекдот соседу рассказывает... Почему такое равнодушие? Ведь мы пришли на предвыборное собрание, нам нужно поговорить по душам с нашим посланцем... Я впервые на таком собрании, и оно меня очень и очень... Может, вы привыкли, а мне... Вот мы собираемся избрать товарища Грачева в руководящий орган области, вместе с другими товарищ Грачев будет решать большие вопросы... А сколько скота загублено, а смерть Василя Бережко! Разве такое можно забывать? Я вам прямо скажу, товарищ Грачев: за вас я голосовать не буду...

— Андрей, ты с ума сошел!

Он не обратил внимания на этот кликушеский женский выкрик. Повернувшись к залу боком, он смотрел в глаза Грачеву. И тот, захватив раздвоенный подбородок в кулак, перевел взгляд на плечо Андрея, покривил губы в натянутой улыбке.

— А мы ищем крайних: почему нехватки, недостатки?!

— Дело говорит Андрюшка!..

У звонка оторвался язычок, и Заколов колотил им по цветочному горшку, напрасно стараясь успокоить собрание. Грачев поднялся и, ни на кого не глядя, сказал в сразу же наступившей тишине:

— Товарищи избиратели! По-моему, у нас сегодня много шуму из ничего...

Грачев поднял свое большое усталое лицо и с искренним недоумением развел руками: дескать, спасибо за внимание и за урок, но я, право, не совсем понимаю, за что вы меня так! И многим в зале, и правда, стало как-то неловко: человек, мол, ехал к нам как на праздник, а мы ему выволочку устроили. Теперь всюду будет известно черное гостеприимство забродинцев!

Опытный Грачев умел чувствовать аудиторию. Сейчас он понимал, что больше не должен говорить, иначе может вызвать обратную реакцию, самое лучшее теперь — попрощаться. Так он и сделал. Чуть-чуть поклонившись и поблагодарив, ушел за кулисы.

Заколов метнулся за ним. Там, в полутемных переходах, Грачев положил на его ватное плечо руку и с улыбкой сказал:

— Я убедился, товарищ Заколов, что вы действительно очень хорошо подготовили встречу. Не зря вы хвалились своей молодежью, своей кузницей трудовых кадров. — Внезапно его лицо стало холодным и недобрым. — Цыганский горн у вас, а не кузница кадров! До свидания!

С рук шофера надел пальто и плотно прикрыл за собой дверь запасного выхода.

И опять приехала в Забродный комиссия. Возглавлял ее инструктор парткома Локтев. Знающие люди говорили, что раньше он в большом начальстве числился. Ходил Локтев горбясь, из-под кожаного на меху реглана выпячивались острые лопатки, хромовые сапоги в галошах ставил осторожно, будто боялся промочить их даже на сухом.

Сейчас он, казалось, совершенно не узнавал старательного, с честными глазами Заколова, хотя прежде, бывая в Забродном, останавливался только у него. Сейчас Локтев сердито смотрел в его коричневое лицо, которое блестело от пота, словно нагуталиненное.

— Ты мне достижения не выставляй, знаем мы им цену. Ты мне, Заколов, недостатки, недостаточки... Идеологическая работа у вас запущена до крайности, это факт. Новый секретарь парткома вот побывал у вас и говорит, что плакатики и лозунги у вас есть, а вот живой организаторской работы... Что ты на это можешь сказать, Заколов?

— Я?.. Мне нечего сказать, Николай Васильевич.

Но Локтеву этого, видно, было мало.

— Ты понимаешь, Заколов, какой резонанс получило ваше, с позволения сказать, предвыборное собрание? О нем уже знают в области. Ты понимаешь, Заколов?

Заколов понимал. Все эти дни в груди Владимира Борисовича ныло и давило, будто ледяного квасу опился. Локтев следил за его суетливыми старушечьими движениями, сочувственно вспоминал те времена, когда Владимир Борисович выступал с широкими, округлыми жестами, точно такими, как у Грачева. «Что ты там копаешься в своих бумажках! Все яснее ясного. Крепись, у меня похуже бывало...»

— Значит, понимаешь, Заколов? Значит, объявляй на вечер закрытое партсобрание. Поговорим сначала здесь...

Вечером состоялось собрание. Коммунисты освободили Заколова и избрали секретарем партбюро колхоза Марата Лаврушина.

Из клуба, где проходило собрание, Локтев и Савичев вышли вместе. Остановились. В небо выкатилась белая, как куриное яйцо, луна. От нее стало светло и холодно. Локтев, прикуривая от спички председателя, повел плечами и выразительно посмотрел в его горбоносое лицо. Но сказал не то, что думал:

— Как считаешь, потянет Лаврушин?

— Потянет! — Савичев бросил горящую спичку в рыхлый мокрый снег.

Локтев опять посмотрел на него. Он, кажется, ждал, когда Савичев спросит: а как же, мол, со мной решили? Кто я, в конце концов: председатель или и. о.? И доколе это будет?

Локтев не желал бы отвечать на такой вопрос. Сам он спросил на всякий случай у Ильина о Савичеве. Тот погладил бритый череп и недовольно сказал: «Нет смысла пересматривать решение. Этот Забродный ославил нас достаточно...»

Но Савичев не стал допрашивать. Обратился с прозаическим вопросом: