Николай Корсунов - Мы не прощаемся

— Ты удивляешься, кума, как решился он выступить! Это же, милая моя, черт, а не парень. Гляди-ка, чего я тебе расскажу. Летось поехали мы в степь овец стричь, и он с нами поехал. Назад тронулись по темну. А тут и прихвати нас ливень. Потеряли дорогу. Рыщем по степи — одни коровьи тропы-вилюжины. Слышим, Андрейка кличет: «Сюда! Сюда! Нашел!..» Айда мы все к нему, ноги друг дружке отдавливаем. А он все кличет: здесь, мол, я, вот он! И слышу, впереди меня что-то ухнуло. Чую и у меня земля под ногами оборвалась, пустырь под сердце катнулся. Только рот распахнула молвить: «С нами крестная сила», а уже в следующий момент прислонилась к земле-матушке, к грязище непролазной. Рядом еще кто-то кряхтит, боженьку вспоминает. Полыхнула тут молния — раз, другой, видим, Андрейка тоже весь в грязи и за живот держится, хохочет: «Я ж вам говорил — левее идите, левее!» А сам хохочет. Ну, не стервец ли, скажи! Хоть бы и впрямь говорил «левее», а то ить охальничал. Сам впотьмах свалился с ярца и нас заманил для утехи.

— Помню, Маркелыч эдаким же был.

— От бобра — бобренок, от козла — козленок. — Василиса Фокеевна, отодвинув шаль, покачала мизинцем в ухе. — Сера, смотри, закипела. Поди, день жаркий будет?

— Сказывают, его, Андрейку, в район вызывают по тому делу.

— Мам-мыньки, беда-то какая! Ай посадят?

— Кто ж его знает, смотря как обернется.

— Не должно. Жидки в коленях, в носу заплечики не выросли.

У Ирины кровь откатилась к ногам, они стали тяжелыми — шагу не сделать. «Значит, началось?! Прав же был Андрей, прав! За что же тогда? Марат, наверное, знает уже? Или нет?.. Люди, товарищи, но почему вы так равнодушны к этому?!» — Ирина не знала, что делать, но она видела: никого особенно и не взволновала весть о вызове Андрея в район. И даже Василису Фокеевну!

— И, милая, не верь ему! Переночевать можно и днем...

Санитарка, вероятно, давно забыла об Андрее, у нее уже десятый разговор. И не с кем-нибудь, а с тетей Аришей Пустобаевой. Тетя Ариша стоит у стены прямая и прозрачная, точно свечка. Прижилась к ее лицу какая-то давняя, неизводная скорбь. Рот сжат. Судьба обидела тетю Аришу: рот прорезала, а губ не дала.

Широкая дверь спортзала распахнулась, и в ней вырос Сапар Утегенов с расточительно широкой улыбкой. Поздравил всех с праздником и пригласил исполнить высокий гражданский долг.

Подавленная услышанным, Ирина вошла в зал автоматически, подчиняясь хлынувшему в него потоку. Перед столом с табличкой от «а» до «е» Базыл Есетов очень почтительно и радостно уступил ей право на первенство. И от этого Ирине стало как-то легче: все-таки хороших, добрых, умных людей на свете больше, чем пустобаевых!

Она подала паспорт, и вместе с ним получила три бюллетеня — в сельский, районный и областной Советы. У большой красной урны посередине зала приостановилась — две пионерки сейчас же вскинули руки для салюта. Но Ирина раздумала опускать бюллетени, пошла к задрапированным в алый плюш кабинам. Резкий голос Пустобаева, голос гарнизонного служаки, стегнул сзади, как кнут:

— Голосую за коммунизм!

В соседней кабине ворчала Василиса Фокеевна:

— Он о коммунизме, а она лоб крестит. Стреножить бы вас, иродов, да в Урал с высокого яра!..

«Грачев Степан Романович...»

Ирина машинально перечитывала фамилию на листке и видела обмороженных, забинтованных Андрея с Базылом, видела белое, как саван, поле, усеянное мертвыми застывшими валухами, видела строки газетные:

«В беседе с нашим корреспондентом начальник управления тов. Грачев С. Р. Рассказал...»

Она видела мертвого Василя Бережко... Видела истощенный скот на колхозных фермах и плачущую Нюру Буянкину: «Разве же, разве так можно кормить коров, Иринка, они ж тоже живые, они ж есть хотят... А мы их доим, душу выдаиваем...»

Ирина зримо, ярко видела даже то, о чем знала лишь со слов. «Как бы Марат поступил сейчас? А Андрей? Сейчас! Они сказали об этом почти месяц назад».

Она густо-густо зачертила фамилию Грачева. Сбоку написала:

«Я не хочу, чтобы он был депутатом. Депутата я представляю себе совсем другим. Ведь голосую первый раз! — Поколебавшись, четко вывела: — Фельдшер И. Вечоркина. 1944 г. р.».

Вышла и столкнулась с Нюрой. Та обрадовалась, обняла Ирину.

— Ты тоже?! Ой, Ириночка, мы ж впервые. И вместе!

Пионерки отдали им салют, и они опустили бюллетени в щель урны.

— А я знаешь, что буду делать? Мне дали машину-вездеход и маленькую урну, как почтовый ящик, я буду ездить к больным и престарелым избирателям. Ой, просто здорово-прездорово! А после обеда знаешь, куда поеду? На Койбогар! Ты чем будешь заниматься? Айда со мной кататься? Весело будет превесело!

Нюра тормошила Ирину, трещала, как синица, но из глаз ее, как угли из-под золы, высвечивались какие-то лихорадочные блуждающие мысли. Ирина заметила это.

— Что-нибудь случилось?

Нюра порывисто схватила ее за руку, затащила в темный класс и уткнулась в Иринину грудь. Мокро зашмыгала носом. И все рассказала.

Потом они ездили по поселку, ездили на ближние зимовки и говорили, говорили, часто о таком, чего, быть может, не следовало бы говорить при пожилом необщительном шофере.

А перед обедом Сапар Утегенов сказал:

— Надо съездить к Пустобаевым. Осип Сергеевич приходил — Георгий тяжело заболел.

Нюра едва не выронила урну. Лицо ее стало жарче кумача, которым был обтянут деревянный осургученный ящичек.

— Поедем, — сказала Ирина. — Я медикаменты захвачу...

В пустобаевском подворье их встретила Петровна, задававшая сено скотине. Ирина опять отметила на ее лице неразгаданную скорбь. Она, эта скорбь, пряталась, казалось, под тонкими и прозрачными, как у птицы, веками. И вообще эта высокая плоскогрудая женщина была словно бы навек напуганная — не то богом, не то лихим на слово мужем. Немногие в Забродном знали, что Осип Сергеевич частенько изводил ее попреками, дескать, я тебя человеком сделал, из эксплуататорских классов вытащил, я не дал тебя на Соловки увезти, и прочее, и прочее. Действительно, конюх богатейшего степного кулака Сластина женился на его дочери за неделю до раскулачивания. Красотой Ариша не славилась, а приданое имела самое роскошное, завидное приданое. Сластина сослали, а почти весь его капиталец перешел в надежные руки пролетария Пустобаева. И если другие пухли от голода в памятном тридцать третьем, то Осип Сергеевич с полным желудком кончал ветеринарную школу. Однако достаток, полученный вместе с Аришей, не мешал ему попрекать ее, если она осмеливалась хоть малость перечить мужу. Втихомолку Ариша с полным основанием полагала, что он заел ее век. Сначала бунтовала, а потом сдалась, притукалась. Теперь все свои мысли отдавала богу, всю свою заботу и ласку — сыну Горыньке...